ДВЕ ЖЕНЩИНЫ

800px-Victoria_Woodhull_caricature_by_Thomas_Nast_1872

Элизабет Селеста Венар к девяти годам не умела ни читать, ни писать. Все попытки отправить ее в школу разбивались о крики и слезы, и мать махнула на нее рукой: сыта, одета, здорова – ну и ладно. Отец, владелец шляпной мастерской, умер, когда Селесте было шесть. Почти весь день она проводила на улице, играя в основном с мальчишками и предпочитая куклам солдатиков. Строптивую девчонку всё же принудили учить катехизис, чтобы принять первое причастие.

Покупатели-мужчины, заходившие в лавку, осыпали хорошенькую дочку хозяйки мелкими подарками, даже если она им грубила и дерзила. Впрочем, одного завсегдатая она боялась. Высокий, широкоплечий, черноволосый, с густыми бровями, приплюснутым носом и очень тонкими губами; длинные бакенбарды спадают до плеч, редингот всегда наглухо застегнут. Голос у него был неожиданно высокий, почти женский, со странным акцентом (он был родом из Лотарингии), и еще он никогда не смотрел людям прямо в глаза. Девочка думала, что это шпион. Когда он пытался дать ей что-нибудь или поиграть с ней, она убегала. Однако за год привыкла и к нему. Если ее бранили, он защищал ее. Если ей что-нибудь было нужно, она просила об этом при «шпионе», тогда непременно дадут. А если не давали, на следующий день он приносил ей эту вещь сам. Этот господин хотел жениться на ее матери, а та не сразу дала ответ, желая узнать, будет ли он хорошим отчимом ее дочери. Увы, его доброта оказалась мнимой, и двигала им не любовь, а корысть: не прошло и недели после свадьбы, как к матери Селесты явились кредиторы ее нового мужа. Они прекрасно знали, что он банкрот, однако не предупредили женщину заранее, надеясь поживиться за ее счет.

Жизнь Селесты полностью переменилась. Отчим не скупился на затрещины. Мать подала на развод, но не получила его. Законники уговаривали ее потерпеть: мол, всё образуется, бьет – значит, любит… У Селесты был старый богатый дедушка; отчим рассчитывал, что жена вскоре получит наследство.

Однажды он вернулся в полночь пьяный, избил мать и выгнал на улицу вместе с Селестой; они провели ночь в полицейском участке. Отчим отправился в тюрьму, мать – в больницу. Подлечившись, она раздобыла паспорт на чужое имя и вместе с Селестой уехала в Лион. Отчим разыскал их там и похитил Селесту, чтобы вымогать выкуп у жены. Он хотел спрятать девочку в публичном доме, но «девушки» встали на сторону матери и вернули ей ребенка.

В Лионе мать устроилась в шляпную мастерскую, а Селеста стала работать на ткацкой фабрике: дети связывали своими тонкими пальчиками порвавшиеся нити и получали за это десять су в день. За две недели девочка заработала себе на платье и очень этим гордилась. Казалось, все беды позади – как бы не так! Отчим вернулся в Лион и решил воспользоваться восстанием ткачей в апреле 1834 года, чтобы избавиться от жены и падчерицы (во время «кровавой недели» погибло много безоружных людей, в том числе женщин и детей), а заодно пограбить богачей. Селеста пережила самый большой страх в своей жизни: по улицам бегали поджигатели, от дыма нельзя было дышать, из окон выбрасывали ткацкие станки, по дому стреляли солдаты, потому что мальчишки метали в них камни с крыш, используя ремни как пращу; на улице валялись трупы, а кровь скапливалась в лужи. Зато ненавистный отчим погиб, получив две пули в голову. Можно было возвращаться в Париж.

Мать и дочь поселились на улице Тампль; дни напролет работали, а по воскресеньям гуляли за городом или ходили в театр – все уличные тумбы были оклеены афишами. Их соседом сверху был скульптор Огюст – мужчина лет тридцати пяти, веселый и любезный, волочившийся за каждой юбкой; он стал ухаживать за матерью Селесты, и девочка страшно ревновала. Она сама настояла на том, чтобы ей разрешили работать вышивальщицей: хотела стать независимой, разбогатеть, поступить в театр, купаться в любви… Между тем она всячески пыталась поссорить мать с ее новой любовью и довела до того, что мать метнула в нее ножик, поранив бровь. Скульптор же оставил свое ремесло, сделался клерком и окончательно поселился в их доме. Однажды, воспользовавшись длительным отсутствием матери, он признался Селесте в любви (к тому времени она превратилась в миловидную четырнадцатилетнюю девушку) и попытался ее изнасиловать. Селеста вырвалась и убежала из дома. Это произошло в 1838 году – именно тогда в далекой Америке родилась Виктория Клафлин.

Клафлины жили в поселке Гомер в штате Огайо. Мать, хоть и неграмотная, была последовательницей Франца Месмера и занималась спиритизмом, а отец-юрист был шарлатаном, продававшим доверчивым фермерам «змеиное масло» от всех болезней. Своих шестерых детей они держали в ежовых рукавицах, за проступки пороли и оставляли без обеда. Виктория заботилась о самой младшей своей сестренке – Теннесси Селесте, которую в семье звали Тенни. Она три года отучилась в школе, и учителя хвалили ее ум. Но в одиннадцать лет ей пришлось бросить учение, потому что отец, застраховав ветхую мельницу, спалил ее и пытался получить компенсацию, но его мошенничество раскрылось. Устав от семейки Клафлинов, жители поселка собрали ей деньги на дорогу: пусть уезжают из Огайо. У Викки же были свои причины ненавидеть отца: он лишил ее невинности.

…Проведя пять дней на улице, голодная, без денег, Селеста Венар прикорнула вечером у церкви св. Павла. С ней заговорила женщина лет двадцати пяти-тридцати, в чепце, в черном шелковом платье с цветастым передником и кокетливо вздернутым подолом, открывавшим стройную ногу в изящном ботинке. Девушка рассказала ей свою историю, и Тереза (так звали женщину) сжалилась над ней. Она тайком привела ее к себе на квартиру, накормила и пообещала разыскать ее мать. Но никто не должен знать о том, что Селеста живет у нее, иначе могут подумать всякие нехорошие вещи, и тогда Терезе грозит полгода тюрьмы за совращение малолетних, ведь она живет по «желтому билету». Она должна подчиняться правилам: не ходить простоволосой, не появляться на улице днем, не заглядывать в определенные кварталы, не подходить к окнам, а главное – не показываться в обществе честной женщины.

Мать Селесты, уехавшая к больному отцу в Фонтенбло, всё не возвращалась. Девушка провела у Терезы три дня, а на четвертую ночь полиция устроила облаву. Их отвели в участок; Селесту разлучили с Терезой и заперли в камере для малолеток. На допросе она рассказала комиссару правду; Терезу отпустили, а ее отправили в исправительный дом при тюрьме Сен-Лазар, где ей грозило оставаться до двадцати одного года, если никто из родных за ней не явится, – среди нищенок, воровок и потаскушек.

Девушки, впервые очутившиеся в тюрьме, по два часа в день обучались письму, счету и музыке, занимались рукоделием, а днем играли во дворе. Селеста сдружилась с Денизой – настоящим чертенком в юбке. Денизе оставалось отсидеть полгода за нищенство, а потом, когда ей исполнится шестнадцать, она собиралась выправить себе «желтый билет» и уговаривала Селесту сделать так же. Помня, как Тереза предостерегала ее от этой скользкой дорожки, Селеста попыталась отговорить Денизу, но та лишь рукой махнула: «Ты ошибаешься. Ты видела только тех, кто на самом дне, – дур и уродин, а я повидала и других: они сколотили себе состояние, у них красиво обставленные квартиры, экипажи, драгоценности, они якшаются только с господами из высшего общества. Была бы я такой хорошенькой, как ты, здесь бы не сидела. Ну, выйдешь ты замуж за рабочего, который станет тебя колотить и заставлять работать за двоих, – что толку? К тому же, раз ты побывала здесь, об этом всё равно узнают и станут тебе припоминать. Я не собираюсь идти на панель, как эти бесстыдницы; я буду сидеть в нарядной гостиной, накоплю денег и заживу, как мне вздумается.»

На воскресную мессу в тюремную церковь приводили всех заключенных; проститутки были местной «аристократией»: им каждую неделю присылали из публичных домов белье, деньги и провизию, поэтому они носили под тюремным рубищем изящные сорочки и нанимали старух, выполнявших за них работу в мастерской. Содержанок обеспечивали их любовники, да так, что перепадало и подругам. Многим такое житье казалось завидным, и бандерши умудрялись рекрутировать новых девочек прямо в исправительном доме.

Слушая истории женщин, попавших в тюрьму, Селеста многое поняла: нельзя быть настолько слабой, чтобы влюбиться в мужчину, – скольких несчастных их кумиры заставляли торговать собой! А замужество – добровольное рабство; лучше оставаться свободной. Впрочем, и женщинам доверять нельзя: они лживы и коварны. В общем, надо всегда быть начеку, потому что каждый сам за себя.

Время шло, а мать за ней всё не приходила. Как потом выяснилось, Огюст рассказал ей свою версию событий: Селеста спуталась с падшей женщиной и угодила в тюрьму. Наконец мать всё-таки явилась, и Селеста вышла на свободу, проведя больше двух месяцев в заключении. Полицейский комиссар предупредил ее: если она снова попадется при схожих обстоятельствах, ей обреют голову и запрут до совершеннолетия в монастыре Сен-Мишель.

Мать верила любовнику, а не дочери: ей было тяжелее расстаться со своим дорогим Огюстом, чем с Селестой. Девушка решила отомстить им обоим. Как? Вот исполнится ей шестнадцать, она отправится по адресу, который назвала ей Дениза, и покроет их всех позором, а потом разбогатеет и станет ходить в шелках и кружевах. От замужества с рабочим она отказалась наотрез: она не обречет себя на бедность и не свяжет себя с мужчиной, которому наверняка будет неверна. В утро своего шестнадцатилетия она надела лучшее платье, взяла все свои деньги – пять франков, села в фиакр, чтобы не вымокнуть под дождем, и назвала кучеру адрес публичного дома на улице Мулен, который ей сообщила Дениза.

Сначала Селесту не хотели принимать, потому что она не состояла на учете в полиции, но Дениза шепнула мадам, что ее подруга еще девственница. Девичью честь продали в тот же вечер с большим барышом, и через день Селеста получила в полиции номер – 3748. Мать дала на это свое согласие. В борделе Селесте выдали бархатное платье, шелковые чулки, атласные туфельки и коралловые украшения. Однако через неделю, проведенную в этой новой тюрьме, у нее в голове засела лишь одна мысль – бежать отсюда.

Мадам удерживала девушек долговым арканом. Селеста уже была ей должна тысячу сто франков – за наряд и проживание. Единственным способом вырваться из плена было найти богатого благодетеля, который бы ее выкупил, однако элегантные господа, пользовавшиеся услугами «пансионерок», не спешили брать их на содержание. Селеста могла понять отвращение к падшим женщинам у мужчин, никогда не переступавших порог борделя, но презрение со стороны развратников вызывало у нее гнев и досаду. В великосветских гостиных эти люди показывали себя с парадной стороны, проститутки же видели неприглядную изнанку.

Частым гостем дома на улице Мулен был Альфред де Мюссе, которому я обязан «Песней Фортунио», – большой поэт и денди, прославившийся своими пьесами, «Исповедью сына века» и любовными похождениями. Среди его пассий были Жорж Санд и Рашель, дамы из высшего общества и гризетки. Тридцатилетний Мюссе показался ей старой развалиной, к тому же вечно пьяный буян вёл себя грубо; в глазах мадам это не имело значения, раз мужчина при деньгах. Селеста заинтересовала его своей строптивостью: она не желала выполнять его прихоти (например, пить с ним ром) ни под угрозами, ни за деньги. Однажды Мюссе повез ее ужинать в ресторан; она надеялась, что на людях он будет вести себя прилично, а он, спросив у гарсона бутылку сельтерской, окатил девушку водой из сифона с головы до ног. Она расплакалась от обиды, он же хохотал.

У проститутки нет будущего; ее прошлое – точно клеймо, которое можно спрятать, но нельзя стереть. Селеста поняла это слишком поздно. Она погубила себя добровольно, так кто же поверит в ее раскаяние, кто возьмет ее хотя бы горничной? Хороши же законы в этой стране! Женщина получает право распоряжаться своим имуществом только с двадцати одного года, когда наступает совершеннолетие, при этом девочку могут заставить работать лет с восьми, а с шестнадцати – торговать собой! Исправительные дома способны только портить: разве можно не замараться в этой клоаке, рядом с подонками общества?

Не было бы счастья, да несчастье помогло. Селеста заболела и потеряла сознание прямо во время пирушки в борделе. Один из клиентов, мужчина лет тридцати, сам малокровный на вид, выкупил ее с вещами и увез к себе, чтобы предоставить ей врачебный уход. Услыхав, что у нее оспа, Селеста тайком покинула дом этого доброго человека, чтобы не заразить его, и уехала на извозчике в больницу Сен-Луи.

Болезнь сделала ее неузнаваемой, однако со временем красота вернулась. Селеста хотела начать новую жизнь: она поступит в театр, и тогда ее снимут с учета в полиции. Она обошла все маленькие театры на бульваре Тампль – ее отовсюду гнали: она не училась музыке, не умела танцевать и никогда не играла на сцене. Отказы ее сильно обидели – что мудреного в ремесле актрисы? Она бы враз научилась! А тут еще первая любовь, как водится, вонзила в сердце кинжал: студент-медик Альфонс, оказывавший ей знаки внимания в больнице, предпочел ей другую — яркую женщину, уверенную в себе и помыкающую мужчинами. Что ж, Селеста тоже станет такой! И тогда он будет валяться у нее в ногах, но она останется холодна!

Надо было на что-то жить. Дениза свела с Селесту с подругами из Сен-Лазара. Веселостью, красотой, задором можно было заставить мужчин раскошелиться на ужин, который порой затягивался до утра. Полученные от них деньги Селеста клала на книжку – копила на меблировку своей будущей квартиры. Чтобы излечиться от несчастной любви, она отправилась на танцы, но не в Шомьер, где бывал Альфонс, а в летний сад Мабиль на Елисейских полях.

За вход тогда брали всего десять су, а не целый франк. В Мабиль обычно ходили танцевать лакеи и горничные, там еще горели масляные лампы, а не газовые рожки. Зато оркестр был хорош. Воскресная публика веселилась за всю неделю тяжкого труда.

Селеста не умела танцевать, но надеялась научиться, глядя на других. Ей попался терпеливый кавалер, обучивший ее вальсу и фигурам кадрили. Вокруг хороших танцоров образовывались кружки из зрителей. Бледной черноволосой девушке со сросшимися на переносице бровями и гордой посадкой головы кричали «браво!» Ее партнером был смешно одетый мужчина, словно без костей: он мог согнуться пополам или махнуть ногой выше головы. Они танцевали канкан. Его звали Бридиди, а в адрес девушки один мужчина средних лет сказал: «У нее вид дикарки, она похожа на королеву Помаре». Прозвище прижилось. Помаре IV была королевой Таити, она сопротивлялась французской аннексии, взывая о помощи к Лондону; эта война занимала тогда французское общество, портреты «прекрасноокой королевы» печатали во всех газетах. Пока Луи-Филипп сражался с таитянкой, завистливый к чужой славе Бридиди решил свергнуть с трона парижскую Помаре и нашел ей соперницу – Селесту Венар. Тогда как раз появился новый танец – полька. Селесте потребовалось пять часов, чтобы разучить и запомнить все фигуры, зато ее полька с Бридиди произвела фурор. Ее стали приглашать наперебой. «Мне легче было бы отстоять Могадор, чем мою партнершу!» – воскликнул Бридиди. (Франция вела тогда войну и с Марокко, в августе 1844 года порт Могадор был захвачен после долгого кровопролитного боя.) Прозвище Селесте было найдено. Сложились две партии: одни прославляли Могадор, забрасывая ее букетами цветов, другие впряглись в экипаж Помаре вместо лошадей и отвезли ее в ресторан «Золотой дом».

О соперничестве Помаре и Могадор писали в газетах; элегантная публика в собственных экипажах приезжала в Мабиль, точно в зверинец, чтобы на них посмотреть. Мужчины дрались за цветок из их букета. Любезная Селеста пользовалась большей любовью, потому что острая на язык Помаре могла вогнать в краску праздных зевак. У обеих королев образовался свой двор. Им устроили встречу, ожидая поединка, однако девушки подружились. Под маской гордой и щедрой королевы Помаре пряталась несчастная Лиза Сержан – изгнанная из семьи из-за грехопадения, потерявшая новорожденного ребенка, живущая в бедности и тающая от чахотки. Через три года после своего триумфа в Мабиле она умерла.

А Виктория Клафлин в пятнадцать лет вышла замуж за сельского доктора Ченнинга Вудхалла из штата Нью-Йорк, который лечил ее от долгой болезни. Вудхалл утверждал, что он племянник мэра Нью-Йорка, хотя на самом деле был его дальним родственником; медицинского образования и лицензии у него не было вовсе, и Викторию он похитил. Они поженились в Кливленде; Вудхалл был вдвое старше своей невесты. Очень скоро Викки узнала, что ее муж – алкоголик и волокита. Их сын Байрон родился умственно отсталым; Виктории приходилось работать, чтобы содержать семью. После рождения дочери Зулы она подала на развод, сохранив фамилию мужа: к родителям она не вернется никогда.

…Селеста Могадор наконец-то попала на сцену: ее взяли в «Театр Бомарше», где играли комедии, драмы и водевили, на роль королевы Мабиля – то есть ее самой. С учета в полиции ее сняли, однако жизнь ее изменилась незначительно. Конечно, среди актрис встречаются добродетельные жены и матери, но это, скорее, исключение из правила. Другое дело, что актриса, даже вынужденная ублажать директора, стоит неизмеримо выше проститутки: в театре субретка решает, кому быть королем, потому что она – любовница министра.

Интерес публики к пьесе, в которой играла Селеста, вскоре угас, в другую пьесу ее не взяли, и тогда она стала наездницей на Ипподроме с площади Звезды. Чтобы меньше весить, наездницы едва прикрывались одеждой и не носили ни чулок, ни длинных панталон. Кроме того, она позировала Тома Кутюру для картины «Римляне времен упадка» (рука с браслетом-змейкой, безвольно опущенная апатичной барышней в центре, принадлежит Селесте), танцевала на балах – у Валентино, в «Трех братьях-провансальцах», в Зимнем саду – и регулярно появлялась на Больших бульварах, в Пале-Рояле, в «Английском кафе», «Золотом доме» и на площади Мадлен, где можно было подцепить хороших клиентов. Она поняла, чтó нужно для успеха. Когда женщина видит смысл своей жизни в любви, а предназначение – в материнстве, ее лоно – алтарь, и, впуская в него мужчину, она отдается ему целиком, признавая его своим господином. Однако мужчина не господин, а раб – раб плотского желания. И если женщина сама решает, удовлетворить это желание или нет, она становится его госпожой и может требовать от него, чего пожелает.

Любовники были щедры, но деньги уходили неизвестно куда, и Селеста зачастила на улицу Жоффруа Мари, где были тайные игорные дома. Впрочем, головы она не теряла: ее манил сюда не азарт, а выигрыш. Она поставила себе целью подниматься ступенька за ступенькой всё выше и выше, чтобы, вырвавшись из топкого болота бедности, встать наравне с женами банкиров, преуспевающих политиков и адвокатов. Она была умна, могла поддержать любой разговор, неплохо пела. Поэт счастья Теодор де Банвиль и романтик Теофиль Готье, бывший тогда журналистом, оба Александра Дюма – отец и сын, писатель Гюстав Флобер и фотограф Надар, издатель Эмиль де Жирарден и критик Сент-Бёв не раз испытали на себе действие ее чар, как и Нестор Рокплан, руководивший театром «Нувоте», потом «Варьете», а затем и Оперой. Из проститутки, живущей по желтому билету, она сделалась лореткой, кокоткой, демимонденкой и, наконец, куртизанкой.

На закате Июльской монархии она повстречала Лионеля де Шабрийяна – молодого аристократа из древнего рода, жившего в фамильном замке, но погрязшего в долгах из-за кутежей. (Я посвятил один романс его матушке.) Это была настоящая любовь – страстная, со ссорами, разрывами и примирениями, но Селеста и тут не позволяла себе забыться. Если она когда-нибудь и свяжет себя с мужчиной, то с таким, который никогда ее не бросит и обеспечит до конца жизни.

Революция сорок восьмого года взбаламутила парижский полусвет; множество хороших клиентов уехали за границу, на улицах творилось невесть что, мужчины были заняты политикой и выборами, а деньги таяли… Установление Империи куртизанки восприняли с облегчением. Снова зажили, как при монархии; нувориши хотели вести жизнь аристократов, не обладая их предрассудками.

На балу в Зимнем саду Могадор познакомилась с неким Ришаром, который просил ее руки. Она пообещала выйти за него замуж – в Лондоне, и если он даст ей приданое – сорок тысяч франков. Ришар согласился на всё. Накануне свадьбы Селеста вдруг спохватилась: что я делаю? У нее были свои понятия о чести: если заключаешь сделку с мужчиной, нужно соблюдать договор, то есть быть верной женой, но сумеет ли она пожертвовать своей свободой? Она разорвала помолвку и вернулась в Париж, прихватив деньги. На них она купила замок Пуансонне – для своего любимого Лионеля. А тот сбежал от кредиторов в Австралию, охваченную «золотой лихорадкой». Пока Селеста билась в сетях, расставленных сутягами, пытаясь доказать в судах Парижа, Шатору и Буржа, что купила замок сама, Лионель вернулся, каким уехал, то есть гол как сокол. Но сердцу не прикажешь: в январе пятьдесят четвертого года Элизабет Селеста Венар снова уехала в Лондон, чтобы сочетаться браком с Габриэлем Полем Жосленом Лионелем де Гиг де Моретон де Шабрийяном. Так Селеста Могадор стала графиней де Шабрийян. Сразу после свадьбы новобрачные отправились в Мельбурн: Лионель получил там место французского консула.

Австралия! Это же край света! Туда плыть дней сто, и то если повезет с погодой! Перед тем как отправиться к антиподам, новоиспеченная графиня написала историю своей жизни в пяти томах – «Прощание с миром. Мемуары Селесты Могадор», которые издал Эмиль де Жирарден. Книгу тотчас запретила цензура.

Мельбурн был совсем не похож на Париж. Самых нужных вещей невозможно достать, нанять женскую прислугу крайне сложно: женщины мыли золото наравне с мужчинами, и через какое-то время заляпанные глиной замарашки превращались в «леди», щеголявших в шелках под кружевным зонтиком. Однако в столице штата Виктория имелось и высшее общество из чопорных английских дам, далеко не сразу принявших в свой круг жену французского консула. Оказавшись так близко от желанной цели, мадам де Шабрийян удвоила усилия: она выучила английский язык, упорно осваивала игру на рояле и читала книги по истории Франции, чтобы блистать своими познаниями в светских салонах. Когда началась Крымская война, она устроила благотворительный концерт в пользу раненых. В конце концов ее признали своей.

В Мельбурне был и Королевский театр. Однажды туда явилась куртизанка Лола Монтес, бывшая любовница старика Людвига I Баварского, ставшая теперь «экзотической танцовщицей». Лола была немногим старше Селесты, то есть слегка за тридцать; во время «танца паука» она высоко поднимала юбки, демонстрируя отсутствие нижнего белья, и вынимала из-за пазухи искусственных пауков. Что бы ни подумала про себя Могадор, графиня де Шабрийян была шокирована и вместе с другими дамами своего круга бойкотировала театр, допускающий такие безобразия.

Лионель попытался спекулировать на бирже и снова разорился; доведенная до предела Селеста уехала в Париж. Муж метался между нею и Австралией, пока не умер в Мельбурне на излете пятьдесят восьмого года. Мужнина родня не желала знаться с «хамкой», рассчитывать вновь приходилось только на себя. Но ситуация изменилась. В том же году «Мемуары Селесты Могадор» издали заново, и они имели большой успех. Воодушевившись, вдовая графиня написала роман «Похитители золота» – его намеренно обошли молчанием; кроме того, Шабрийяны надавили на директоров театров, чтобы те не вздумали ставить пьесы бывшей Могадор. Тогда она продала свой замок Пуансонне и купила… бывший мой летний театр «Буфф-Паризьен», который я уступил в пятьдесят девятом году миму Шарлю Дебюро. Графиня намеревалась ставить там комедии и водевили с песнями и танцами, а также оперетты. Но Эвтерпа была не так благосклонна к Селесте, как Терпсихора: через два года она обанкротилась.

Помогли старые знакомства: Александр Дюма переделал ее роман в пьесу (он-то набил руку на подобных вещах), один актер посоветовал отнести ее папаше Олаше – директору Театра Бельвиля, тот пришел в восторг и решил немедленно поставить «Похитителей золота», предложив Селесте одну из главных ролей – рабочего Альбера.

Барон Осман не оставил камня на камне от театров на бульваре Тампль, и публике ничего не оставалось, как ходить в Театр Бельвиля, находившийся неподалеку оттуда и унаследовавший основной репертуар. (Бульвар Тампль называли «бульваром преступлений», потому что во всех театрах представляли пьесы об ограблениях и убийствах.) Сам в прошлом актер, Жозеф-Эдуар Олаше снискал сыновнюю любовь всей своей труппы; попасть в этот театр для Селесты было подарком судьбы. На афише указали, что автор пьесы – графиня Лионель де Шабрийян, исполнителем же роли Альбера значился просто Лионель. Премьера состоялась 28 мая 1864 года и прошла с грандиозным успехом; автора несколько раз вызывали на поклон, скандируя: «Могадор!» Пьеса продержалась целых три недели; встречая графиню на улицах, жители Бельвиля приветствовали ее: «Добрый день, мадам Лионель!» Олаше поставил еще три пьесы Селесты, а ее романы теперь печатали в газетах с продолжением.

…Виктория Вудхалл тоже встретила свою большую любовь – полковника Джеймса Харви Блада. В Америке четвертый год продолжалась Гражданская война, разделившая на два лагеря население Сент-Луиса в штате Миссури, где поселилась Викки. Она теперь вела медицинскую практику как «врач-спирит». Полковник Блад, служивший в армии Союза, явился к ней на прием, и она предсказала, что они поженятся, хотя он уже был женат. Духи не ошиблись: Джеймс развелся с женой, и после войны влюбленные уехали в Нью-Йорк.

Спиритизм завоевывал умы, хотя и скептиков оставалось немало; накануне войны по всей Америке разъезжали лекторы-медиумы, устраивавшие сеансы гипноза. Акса Спрейг рассказывала о том, как в двадцать лет излечилась с помощью духов от острой ревматической лихорадки; она же проповедовала отмену рабства и равноправие мужчин и женщин. (Акса умерла в тридцать четыре года, перед самой войной). Виктория Вудхалл верила в спиритизм, потому что являвшиеся ей духи поддерживали в ней уверенность, что ее жизнь изменится к лучшему. И в самом деле, дух Демосфена помог ей найти нужные слова и яркие образы, когда она стала писать в газеты статьи о свободной любви, требуя для женщин права расторгать узы брака, превращенные в ярмо. Способности медиума свели Викторию с миллионером Корнелиусом Вандербильтом, который помог ей стать биржевым маклером. Поговаривали, правда, что Вандербильт был любовником ее младшей сестры и даже хотел на ней жениться. В семидесятом году Викки и ее сестра Тенни открыли маклерскую контору на Уолл-стрит – «Вудхалл, Клафлин и Ко». «Юбки среди быков и медведей»! – всполошились газеты. («Быками» называют торговцев ценными бумагами, играющими на повышение курсов, «медведи» играют на понижение.) Впрочем, очень скоро «юбки» превратились в «королев финансов» и «маклеров-ведуний»: сестры давали ценные советы, причем не только Вандербильту, который однажды заработал миллионы, сыграв на понижение, как подсказали духи. На заработанные деньги Викки и Тенни основали свою газету – «Вудхалл и Клафлин уикли», которая постепенно достигла тиража в двадцать тысяч экземпляров. Там писали про спиритизм и вегетарианство, про право голоса для женщин и свободную любовь, про укороченные юбки и необходимость регламентировать проституцию. К концу Гражданской войны в одном лишь Нью-Йорке было более шестисот подпольных борделей – в отелях, меблированных номерах и домах, сдаваемых внаем. Девушек, вынужденных торговать собой, избивали сутенеры, а власти их штрафовали или сажали в тюрьму, но если бы их регистрировали официально, им был бы обеспечен присмотр врачей и защита властей! Ведь мужчин не переделаешь, им надо удовлетворять жажду плоти, проституцию разом не искоренить, так лучше уж сделать так, чтобы это зло не усугублялось другими – пьянством, дурными болезнями, рукоприкладством… Большинство статей выходили из-под пера Джеймса Блада и анархиста-аболициониста Стивена Эндрюса, однако к делу привлекали и других авторов. Именно в этой газете напечатали «Манифест Коммунистической партии» Маркса и Энгельса в английском переводе. Но главной целью еженедельника было поддержать кандидатуру Виктории Вудхалл на пост президента США под лозунгом «Женщины и мужчины равны перед законом и равны во всех своих правах».

К тому времени графиня де Шабрийян купила в рассрочку участок земли под Парижем и выстроила там дом, назвав его «Шале Лионель». Ее соседом был Жорж Бизе. Селеста не рассталась со своей мечтой о собственном театре и стала директрисой зала «Нувоте», спешно отстроенного после пожара, однако не продержалась и пяти месяцев. Потом началась несчастная война с Пруссией. В сентябре семидесятого года Селесте вновь присвоили номер – 9472, только теперь уже в Ассоциации сестер милосердия, ухаживавших за ранеными во время осады Парижа.

В Бельвиле, в зале Фавье, куда раньше приходили танцевать по воскресеньям, теперь собирались революционеры, среди которых были рабочий Габриэль Ранвье и Гюстав Флуранс, профессор из Коллеж де Франс и знакомый Карла Маркса, – два поклонника «мадам Лионель». Последний теперь командовал батальоном Национальной гвардии Бельвиля. Селеста, любившая императора и меньше всего на свете желавшая ниспровержения властей (она слишком хорошо помнила дни мятежа в Лионе), несколько раз побывала в зале Фавье, надеясь, что ей удастся найти нужные слова и образумить всех этих людей, размахивающих красными флагами. Однажды Флуранс заметил ее и предложил ей стул рядом с трибуной. По рядам пробежал шепоток узнавания, там и тут брызнули аплодисменты. Селеста принялась читать патриотические стихи собственного сочинения, призывая преодолеть разногласия и защищать отечество с оружием в руках. Ей устроили овацию. Ранвье, прежде не отвечавший на ее письма, теперь заявил, что пушку, которую рабочие подарят Национальной гвардии, назовут в честь мадам Лионель «Гражданкой Бельвиля».

В те же дни некто Феликс Белли из Общества политэкономии подал идею о создании женских батальонов – «Амазонок Республики». По его словам, на эту мысль его навела поездка в Америку, а я так убежден, что он часто ходил в театры средней руки поглазеть на хорошеньких актрис, марширующих в лосинах и узких военных мундирах. «Женщины активнее, сообразительнее, храбрее и трезвее нас, – писал сей изобретатель в газетной статье. – При выполнении обязанностей своего пола и даже в светских развлечениях они выдерживают такие нагрузки, каких мы бы не выдержали. Но главное их превосходство в том, что они не пьют и не курят. Кроме того, им нравится военная форма; у них инстинкт к войне из засад, их порыв неукротим; из них получился бы превосходный авангард, и своим примером они удвоили бы пыл следующих за ними.» Женщины немедленно явились записываться в добровольцы, но генерал Трошю вежливо их выпроводил.

Не знаю, отстояли ли бы новые амазонки Париж; во всяком случае, поджигательницы-коммунарки превратили весь его центр в дымящиеся руины. Флуранс, ставший генералом Коммуны, был убит во время отчаянного похода на Версаль. Ранвье арестовали; Селеста навестила его в Консьержери. Он харкал кровью, страдая от запущенной болезни легких; графиня де Шабрийян упросила тюремное начальство перевести его в больницу.

«Шале Лионеля» Селесте пришлось продать за долги; там разместили приют для девочек-сирот из Эльзаса и Лотарингии. Последним предприятием графини стала читальня в Пассаже Оперы, где можно было одолжить или купить газеты и журналы.

Если бурная жизнь бывшей королевы Мабиля превратилась в спокойную реку, медленно утекающую в вечность, то Виктории Вудхалл ещё только предстояло пережить свой звездный час. Она верила в свое предназначение: сделать мир лучше. Но если на то, чтобы выковать счастье одного человека, порой уходит целая жизнь, мыслимое ли дело – осчастливить всё человечество?..

Выборы в республике – по сути, одно лишь название. Людям предлагают отдать свой голос за одного из кандидатов, которых назначали не они, а выбирать часто и не из кого. В 1872 году Республиканская партия выставила кандидатуру действующего президента Улисса Гранта, при котором в стране процветала коррупция. Недовольные этим, несколько влиятельных людей объединились в Либеральную республиканскую партию, выдвинув своим кандидатом основателя «Нью-Йорк трибюн» Гораса Грили, которого поддержали и демократы. Увы, при всех своих бывших заслугах, это был не актер на главную роль, а статист, заранее обреченный на провал: все помнили, что на прошлых выборах он поддерживал Гранта; кроме того, Грили оказался одним из простаков, попавшихся на удочку двух мошенников, которые выдавали купленные в Англии алмазы за камни, добытые в Колорадо. Как выразился один остряк, зачем заменять мошенника дураком? Прямолинейная демократическая партия назвала имя Чарльза ОКоннора; узнав об этом, он поспешил отречься телеграммой. Виктория Вудхалл же приняла решение сама: о своем желании баллотироваться она заявила еще за год до выборов. Нужен был еще вице-президент (в Америке солист является на прослушивание сразу со своим дублером). На эту роль Виктория назначила журналиста-аболициониста Фредерика Дугласа – сына рабыни и белого плантатора, в чьих жилах текла и индейская кровь, – не спросив предварительно его согласия. Дуглас уже состоял в коллегии выборщиков (американская система сложнее нашей); когда Партия равных прав утвердила их дуэт с Вудхалл, его дом в Нью-Йорке подожгли, и Дуглас уехал в Вашингтон.

По закону, Виктория не могла участвовать в выборах: ей было всего тридцать четыре года, а президент должен быть старше тридцати пяти. Но ведь о победе речи не шло, важно было заявить о себе и изложить во всеуслышание свою программу: равные права для всех, равная оплата за равный труд, национализация монополий, единые налоги для всех, свободная торговля со всеми странами, отмена смертной казни, работа и обучение для безработных, пособия для неимущих, свобода для всех религий и сект, свободная любовь и запрет на коррупцию. Для пуританского общества «свободная любовь» была что красная тряпка для быка: карикатуристы изображали Вудхалл Сатаной, от которого с испугом открещивалась простая американка, предпочитающая тащить на своем горбу мужа-алкоголика и целый выводок детей, чем поощрять разврат и распутство. В самом деле, Виктория уже настолько уподобилась мужчине, что позабыла, как рассуждают и чувствуют женщины. Она утверждала, что раз муж может изменять жене, то и жена вправе вести себя так же.

Миллионеры, включая Корнелиуса Вандербильта, щедро оплачивали предвыборную кампанию Гранта, а Виктория Вудхалл, охваченная азартом правдолюбца, за три дня до голосования совершила оплошность.

Преподобный Генри Уорд Бичер, протестантский пастор самых прогрессивных взглядов, поддерживал право голоса для женщин, но клеймил в своих проповедях свободную любовь. Англосаксы говорят: «Practice what you preach» – живи так, как проповедуешь. Но Бичер с женой жил неладно, предпочитая ей общество других женщин, и заводил романы с прихожанками, по большей части замужними дамами; одна из его любовниц стала проституткой. Даму, помогавшую ему составлять сборник проповедей, он будто бы даже изнасиловал. Злые языки говорили, что преподобный Бичер каждое воскресенье проповедует по вечерам семи-восьми любовницам. Наконец, он совратил Элизабет Тилтон – супругу Теодора Тилтона, поэта, аболициониста, блестящего оратора и редактора популярного еженедельника, который был тайным соавтором проповедей Бичера. После пятнадцати лет безоблачного брака – грехопадение! И с кем! Другой муж переживал бы свое горе молча, но тридцатипятилетний Тилтон был уязвлен тем, что жена предпочла ему мужчину под шестьдесят, да еще и пастора. Он рассказал о ее измене всем знакомым, включая Элизабет Стэнтон, а та поделилась новостью с подругами-суфражистками. Как! – вскинулась Виктория Вудхалл, – и этот лицемер смеет меня осуждать!

Статья о связи Бичера с Тилтон, обличавшая самого известного в Америке священника, вышла в «Вудхалл энд Клафлинс уикли» второго ноября. В тот же день Викторию, полковника Блада и Тенни арестовали и посадили в тюрьму за публикацию непристойных материалов и распространение их по почте; три тысячи экземпляров газеты изъяли при обыске. Сестра Бичера Изабелла приняла сторону Вудхалл, остальные его родственники ополчились на нее.

Сестер месяц продержали в тюрьме на Ладлоу-стрит среди закоренелых преступников, прежде чем перевести в другую. Выяснилось, что донес на Викторию двадцативосьмилетний Энтони Комсток – ревнитель общественной морали, который тоже хотел сделать мир лучше, но по-своему.

Комсток был родом из Коннектикута; во время Гражданской войны он два года сражался в армии Союза и одновременно вел иную борьбу – пытался отучить солдат богохульствовать. Сам себя он называл полольщиком сорняков в Божественном вертограде; американские вольнодумцы окрестили его вожаком моральных евнухов.

В защиту Вудхалл выступил экстравагантный бизнесмен Джордж Фрэнсис Трейн, сам не раз оказывавшийся в центре скандалов и уже побывавший в тюрьме. Он тоже выставил свою кандидатуру на президентские выборы, поддерживая Общество трезвости, и финансировал газету «Революция», защищавшую права женщин. Трейн угодил за решетку по тому же обвинению – в непристойных высказываниях.

Выборы прошли без участия Вудхалл и Трейна; победил, разумеется, Грант. Тем не менее, один избиратель из Техаса всё же отдал свой голос за Викторию, уточнив при этом, что голосует против Улисса Гранта. Узнав о своем поражении, Грили сошел с ума и умер.

Через полгода арестованных выпустили на свободу, но на этом история не закончилась.

Комсток учредил «Нью-йоркское общество по искоренению порока», которое должно было взять на себя обязанности цензуры (не существующей в Америке официально), и уже в марте семьдесят третьего года добился принятия Закона против торговли непристойной литературой и предметами для безнравственного использования. Под это широкое определение подпадали и личные письма, в которых говорится о плотских утехах, и реклама средств для предупреждения беременности или даже лечения венерических болезней. Плимутская церковь предала анафеме Теодора Тилтона за «клевету» и оправдала Бичера, тогда Тилтон подал на Бичера в суд за «преступные сношения» – так в Америке называется связь с женой, на которую муж не давал своего согласия! Суд начался в январе семьдесят пятого года и завершился в июле; присяжные совещались целых шесть дней, но так и не смогли вынести свой вердикт. Победа осталась за церковью, причем не только в суде: Виктория Вудхалл заделалась рьяной христианкой, отреклась от спиритизма и принялась обличать в своей газете мошенничество медиумов, утверждая, что некоторые из предыдущих ее статей на самом деле были написаны не ею, а от ее имени. Она теперь писала статьи против половой распущенности, превозносила нравственную чистоту, материнство и семейную жизнь. Жорж Санд, крайне дорожившая свободой в любви, хотела написать обо всём этом роман, но не успела: она умерла в начале июня 1876 года.

А в октябре Виктория развелась со своим вторым мужем, полковником Бладом. Год спустя скончался Корнелиус Вандербильт, и его сын Уильям Генри заплатил сестрам Клафлин тысячу долларов, чтобы они уехали из страны, поскольку опасался, что они выступят свидетельницами на слушании дела о наследстве миллионера. В августе 1877 года сестры уехали в Англию – страну, где форма важнее содержания и где мужчина-премьер-министр правит империей от лица королевы. Уже 4 декабря Виктория выступила в Лондоне с лекцией на тему «Человеческое тело — храм Божий», которую она уже читала в США. На ее лекции стал ходить банкир Джон Биддальф Мартин. От лекций — к встречам, и осенью 1883 года они поженились, несмотря на то, что родня Мартина его осуждала, и прожили четырнадцать лет — до самой смерти Джона.

Виктория Вудхалл Мартин стала издавать журнал «Гуманитариан», с которым сотрудничала и ее дочь Зула Вудхалл. Бросив журнал в 1901 году, она переехала в провинцию, в Бредонс-Нортон, и построила там сельскую школу, положив начало целой реформе, поскольку при школах теперь появились детские сады. Несмотря на почтенный возраст, неуемная Виктория вступила в Дамский автомобильный клуб и стала первой женщиной, проехавшейся за рулем автомобиля по Гайд-Парку, Лондону и сельским дорогам Англии. Она умерла в 88 лет.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *