Зимние ночи длятся долго, а молодой женщине, забившейся в угол вагона третьего класса, казалось, что эта ночь не кончится никогда. Вагон был полон помещиков, возвращавшихся домой праздновать масленицу со столичными гостинцами; все разговоры вертелись вокруг блинов, икры, балыка, марочных вин, и скромной пассажирке слушать все это было особенно невыносимо. Она разрывалась между мыслями о крошечном сыне, который остался в Териоках, и о том, что ждало ее впереди. Наконец, в сером утреннем свете поезд подошел к станции Самино. По другую сторону перрона остановился еще один состав – встречный. Закутавшись в платок, женщина выбежала на станцию – никого нет. Вскочила во встречный поезд, побежала по вагонам – здесь ли? Ах, знакомая шуба! Здесь! Но где же он? Снова выпрыгнула из вагона и почти упала в объятия запыхавшегося молодого человека в запотевшем пенсне, с заиндевевшими усами и бородкой: он искал ее на вокзале. Они сели в купе и поехали обратно в Петербург. Он смеялся, громко разговаривал; она боялась за него, хотела спрятать от недобрых глаз. Из Петербурга они уехали в Финляндию, и Лев Троцкий, бежавший с каторги из Березова, впервые увидел своего сына Левушку, который родился, пока он сидел в тюрьме. Вскоре он выехал в Стокгольм, а оттуда в Вену, куда в октябре 1907 года к нему приехала жена с годовалым Левасиком. Весной 1908-го там родился Сережа.

«Дети говорили на русском и параллельно на немецком языке, — вспоминала жена Троцкого Наталья Седова. – В детском саду и школе они объяснялись по-немецки, поэтому, играя дома, они продолжали немецкую речь, но стоило мне или отцу заговорить с ними, они тотчас переходили на русский. Если мы к ним обращались по-немецки, они смущались и отвечали по-русски. В последние годы они усвоили еще венское наречие и говорили на нем великолепно. […] Когда Левик поступил в школу, встал вопрос о «законе божьем». По тогдашнему австрийскому закону дети обязаны были до 14 лет воспитываться в религии своих отцов. Так как в наших документах никакой религии не было указано, то мы выбрали для детей лютеранство, как такую религию, которая казалась нам всё же более портативной для детских плеч и для детских душ».

В свое время эту же религию выбрал для своего сына Карла Генрих Маркс – сын раввина, веровавший в «бога науки». Кумиром Левочки и Сережи, детей атеиста Льва Бронштейна, был Давид Рязанов – впоследствии основатель института марксизма-ленинизма, собиратель, переводчик и издатель произведений Маркса и Энгельса.

Впоследствии Лев Седов будет демонстрировать глубокое знание первоисточников марксизма. Его младшего брата в один голос называли аполитичным, но если его не увлекали теории классовой борьбы и перманентной революции, это не значит, что он стоял совершенно в стороне от политических вопросов. Когда разразилась Первая мировая война, на венских заборах появились надписи: «Смерть сербам». Шестилетний Сережа, движимый, как утверждал его отец, чувством противоречия, бросил лозунг «Да здравствует Сербия». «Он вернулся домой с синяками и с опытом международной политики»^.

В мае 1915 года семья перебралась во Францию – страну, союзную России. Мальчики стали ходить во французскую школу и вскоре уже говорили, как заправские парижане. Но не прошло и года, как жизнь снова переменилась: Троцкого выслали из Франции в Испанию, а оттуда, совершенно неожиданно для себя, он был вынужден отправиться в Нью-Йорк. Жена с детьми поехала за ним. Переезд через Атлантику в разгар зимы, на захудалом пароходишке, продолжался 17 дней. Мальчики подружились с кочегаром, сочли его республиканцем и потому угощали сушеной малагой.

В Америке братья Седовы стали посещать местную школу и только-только начали овладевать английским, как в России произошла Февральская революция. Для детей это означало одно: возвращение на родину, прекращение скитаний и – осуществление мечты их горячо любимых родителей. Девятилетний Сережа лежал в жару, заболев дифтеритом. Но узнав о революции, он, никогда не видевший России, вскочил и заплясал на кровати. Наталья Седова вновь – уже в который раз! – принялась укладывать вещи.

Если бы человек заранее знал, какие испытания его ждут впереди, хватило бы у него сил пройти этим путем? Неведение пугает, но порой оно спасительно, особенно если у человека есть вера – вера в свою правоту, в то, что он своего добьется.

Путь в Россию для Троцкого выдался нелегким. В Галифаксе пароход норвежской компании подвергся досмотру английских военно-морских властей; они потребовали, чтобы семья Троцкого и еще пять пассажиров покинули пароход. Те отказались. Будущего трибуна русской революции выносили с парохода десять матросов. Одиннадцатилетний Лева бросился на помощь к отцу, ударив кулачком офицера. Троцкий оказался в военном лагере, его жена, с большим трудом добившаяся того, чтобы детей не отдали в приют, – под арестом. Мальчиков не выпускали на улицу без сопровождения полицейских во избежание попыток наладить связь с «социалистами». Томительное заключение продлилось месяц, а дальше жизнь понеслась, как тележка на «американских горках»: у-ух вниз – Швеция, Финляндия, Белоостров, Петроград; у-ух вверх – встреча на Финляндском вокзале, речи, знамена, чьи-то руки снова подхватывают Троцкого на глазах у побледневших жены и детей – но лишь чтобы вознести над толпой. По предложению большевиков, он вошел в Исполнительный Комитет, получил «свой членский билет и свой стакан чаю с черным хлебом».

В Петрограде мальчиков больше всего удивляла русская речь на улицах и русские вывески на стенах. Солдаты шли с красными ленточками на груди и пели революционные песни. Это казалось сном.

Семья заняла с трудом «выбитую» комнату в «Киевских номерах». Однако на второй день к ним явился блестящий офицер, оказавшийся инженером Серебровским, директором двух крупнейших заводов в Петрограде. В это трудно было поверить, но в 1905 году он сражался в боевой дружине и был горячо привязан к председателю Петербургского совета Троцкому. Теперь он зазывал прежнего кумира в свои роскошные апартаменты. Однако бывшие соратники разошлись в политических убеждениях. Пришлось вернуться в «Киевские номера». Серебровский не сдался и залучил к себе мальчиков на чай с вареньем. За чаем те возбужденно рассказывали о выступлении Ленина на митинге. «Да ведь Ленин – немецкий шпион», — заявил хозяин. Наступила звенящая тишина. Оба мальчика вскочили на ноги. «Ну, уж это свинство», — заявил Лева. Знакомство оборвалось.

Семья поселилась в скромной наемной квартире в большом буржуазном доме. Троцкий уже стал председателем Петроградского Совета, его жена работала в профсоюзе деревообделочников; мальчики ходили в школу. Они говорили по-русски, как иностранцы, но не только поэтому были чужими своим сверстникам. «Во всей школе, где они учились, было два «большевика», Лева и Сережа, и третий, «сочувствующий», как они говорили, – вспоминала Наталья Седова. – Против этой тройки выступала компактная группа отпрысков правящей демократии, кадетов и эсеров. Как всегда при серьезных разногласиях, критика дополнялась практическими аргументами. Директору не раз приходилось извлекать моих сыновей из-под кучи навалившихся на них «демократов»». Однажды Лева пришел к матери на работу с окровавленной рукой: у него в школе было политическое объяснение с Керенским-сыном. В довершение всего, отца снова посадили в тюрьму. А как же революция? Свобода? Всеобщее братство?

В июльские дни 1917 года атмосфера была накалена до предела. Ждали Корнилова. Мальчиков отправили на дачу, в семью знакомого отставного полковника. Собиравшиеся там офицеры ругательски ругали большевиков. Однажды кто-то назвал Ленина и Троцкого немецкими шпионами. Лева бросился на оскорбителя со стулом, Сергей – со столовым ножом. Их с трудом уняли. Они бились в истерике, собирались бежать пешком в Петроград. Мать приехала и забрала их с собой; они вместе ходили на свидания в «Кресты», на практике учась арестантским ухищрениям и конспирации.

Еще один виток «американских горок» – Октябрьская революция, переезд в Москву, квартира в Кремле…

Подрастающие братья понемногу отдалялись друг от друга, выбирая каждый свой путь. Они шли в одном направлении, переглядываясь и весело перекликаясь, но забирая немного в сторону. Непосредственный и любознательный, спонтанный Сергей (в детстве он раз чуть не сбежал из дома с бродячим цирком, а перед самым отъездом из Нью-Йорка заблудился, пытаясь отыскать Первую улицу – семья жила на 164-й) занимался спортом, играл в футбол, много читал. В только что созданный комсомол не вступил: он собирался стать инженером, изобретателем. Лев же прибавил себе год, чтобы поскорее вступить в комсомол; вел пропаганду среди булочников и гордо приносил домой гонорар – свежую булку. Поступив в Высшее Техническое училище, он ушел из Кремля в студенческое общежитие, чтобы не отличаться от товарищей, отказывался садиться с родителями в служебный автомобиль, зато принимал активное участие во всех «субботниках», «ликвидировал неграмотность», разгружал вагоны, несколько раз сопровождал отца-военкома на фронт. Он рано вступил в партию, а когда умер Ленин, простуженный Лёва с высокой температурой пошел в своей куртке «на рыбьем меху» в Колонный зал, чтобы проститься.

В 1927 году Троцкого, проигравшего Сталину в политической игре, сослали в Алма-Ату. У бывшего второго лица в государстве всё еще оставалось много сторонников в Москве, которые собирались устроить ему проводы. Власти не могли этого допустить, и отъезд отложили. За сосланными нагрянули нежданно-негаданно. Теперь Троцкого выносили на руках агенты ГПУ. Сыновья, запертые в комнате, прорвались силой. «Сережа применил свои приемы спортсмена, – вспоминала Н.Седова. – Спускаясь с лестницы, Лёва звонит во все двери и кричит: «Несут т.Троцкого». Испуганные лица мелькают в дверях квартир и по лестнице. В этом доме живут только видные советские работники. Автомобиль набили битком. С трудом вошли ноги Сережи. … Едем по улицам Москвы. Сильный мороз. Сережа без шапки, не успел в спешке захватить ее, все без галош, без перчаток, ни одного чемодана, нет даже ручной сумки, все совсем налегке… Сережа делает попытку выскочить из автомобиля, чтоб заехать на службу к невестке и сообщить ей, что нас увозят. Агенты крепко схватили Сережу за руки и обратились к Л.Д. с просьбой уговорить его не выскакивать из автомобиля. Прибыли на совершенно пустой вокзал. Агенты понесли Л.Д., как и из квартиры, на руках. Лёва кричит одиноким железнодорожным рабочим: «Товарищи, смотрите, как несут т.Троцкого». Его схватил за воротник агент ГПУ, некогда сопровождавший Л.Д. во время охотничьих поездок. «Ишь, шпингалет», – воскликнул он нагло. Сережа ответил ему пощечиной опытного гимнаста. Мы в вагоне».

Сергей вернулся в Москву, Лев поехал с родителями и, как мог, облегчал им жизнь в пути и затем в Бишкеке и Алма-Ате. Отец называл его то министром иностранных дел, то министром почт и телеграфа. Лева занимался перепиской, охраной, подбором материалов для работ отца, вел переговоры с местным начальством, организовывал охоту, сам изучал экономическую географию и языки. Квартира Троцкого находилась под постоянным наблюдением агентов ГПУ. Лев целый год был связным между Фрунзе (Бишкеком), куда тайно приезжали курьеры из Москвы, и Алма-Атой, уходил из дому глубокой ненастной ночью или тайком скрывался из библиотеки, чтобы встретиться с агентом в бане, в овраге за городом или на шумном азиатском рынке, при этом умудряясь поддерживать «корректные» отношения со вчерашними «товарищами». Такая жизнь не давалась ему легко, тем более что и отношения с отцом не всегда были безмятежными: Лев позволял себе малопочтительные высказывания в адрес «стариков» из оппозиции, которые вели себя не так, как подобало бы настоящим революционерам. С другой стороны, Троцкий проявлял к нему порой излишнюю требовательность, ставя превыше всего свои дела, свою борьбу.

Было совершенно ясно, что Троцкого в покое не оставят: его ждет высылка из страны, причем не в Европу, где у него полно знакомых и сочувствующих, а в Турцию. Лев отправился в ссылку вместе с родителями, покинув жену и дочь, которую очень любил; Сергей проводил их до Одессы и вернулся домой.

Сережа решил посвятить себя науке. Он окончил институт и остался в нем преподавать. У Льва Троцкого были способности к математике, и они в полной мере передались обоим его сыновьям. Но только Лев бросил учебу, чтобы заниматься политикой, а Сергей стал изобретателем, создавал новые двигатели. За что он ни брался – всё ему удавалось. Он стал профессором в двадцать пять лет. В двадцать лет женился – на двадцатидвухлетней Ольге Гребнер. Молодая семья ютилась по углам, но Седов не был избалован комфортом.

Троцкий прибыл в Турцию в феврале 1929 года, а уже в июле вышел первый номер «Бюллетеня оппозиции». Главным редактором и зачастую единственным автором этого журнала был Лев Троцкий, а издателем – Лев Седов.

В Москве Левушке оставалось проучиться полтора года, чтобы получить диплом инженера, но он бросил институт, последовав за отцом в ссылку. Родители настаивали на том, чтобы он завершил образование. Левусятка уехал в Берлин, где ему пришлось начать учебу сначала, занимаясь при этом изданием журнала, пытаясь восстановить прерванные связи с Москвой и бегая от шпиков. Вскоре в Германию на лечение приехала Зинаида – старшая дочь Троцкого от его первого брака с Александрой Соколовской (младшая умерла от туберкулеза). 20 февраля 1932 года советское правительство лишило гражданства СССР самого Троцкого и всех его родственников, находившихся за границей. Зина стала рваться домой, где у нее осталась дочь Александра и муж, находившийся в ссылке. Троцкому удалось прислать к ней шестилетнего сынишку – Севу, однако они всего неделю прожили в Берлине, когда, по настоянию советского посольства, немецкая полиция приказала ей покинуть город. Было начало января 1933 года. У Зины, и без того страдавшей расстройством психики, голова пошла кругом: куда ехать? У нее нет ни паспорта, ни денег! Она бросилась звонить Леве, просила сейчас же приехать. Но Лев был слишком занят. Зинаида отвела сына к соседям и открыла газовый кран. Севушку усыновил Лев Седов.

После прихода к власти Гитлера он прожил в Германии еще несколько недель, укрываясь от гестапо по чужим квартирам, а весной 1933 года перебрался в Париж. Здесь ему пришлось сдавать экзамены на степень бакалавра и в третий раз поступать на первый курс – на физико-математический факультет Сорбонны. Жить приходилось в нужде, заниматься урывками, тратя много сил на издание «Бюллетеня», но диплом свой Седов, наконец, получил.

С изданием журнала ему сначала помогал предприниматель Раймон Молинье, близкий сторонник Троцкого. Имея связи в деловом мире, он в первое время способствовал решению многих житейских и материальных проблем. Но политический детектив неожиданно обернулся мелодрамой: жена Молинье Жанна ушла от него к Седову. Молинье сразу порвал все деловые отношения с Троцким, а Лев Седов окончательно потерял душевный покой: его новая спутница оказалась эгоцентричной особой, а из Москвы он получал полные отчаяния письма жены.

В 1935 году состоялся первый троцкистско-зиновьевский процесс; на скамье подсудимых было шестнадцать человек. Лев Седов написал о нем книгу – «сокрушительную отповедь кремлевским фальсификаторам», вышедшую на русском, французском и немецком языках. Сергей Седов в это время был занят совсем другим: он полюбил, его новой избранницей стала Генриетта Рубинштейн. Но он был сыном Троцкого. 4 марта 1935 года его увезли на Лубянку, продержали три месяца в камере, обвинили в шпионаже, пособничестве отцу, вредительстве и сослали в Красноярск. «Одет в чужие ботинки и калоши, мокрые ноги в волдырях, беспросветный дождь на улице, ночь спал у местного алкоголика в передней (пришлось его предварительно напоить), но всё это чепуха, которая, максимум, вызывает у меня игривую улыбку» — так описывал он свое житье-бытье по выходе из пересыльной тюрьмы Генриетте Рубинштейн. Ее мать была против брака своей дочери с сыном изгоя, и в житейском плане, конечно, была права. Но безумство любви всегда торжествовало над житейской мудростью.

«Милая моя девочка! – писал он в августе «своей милой Ресничке». – Твое письмо принесло мне столько счастья, столько радости, что мне даже стыдно. Но я так люблю тебя, я так волновался, так тосковал по тебе, что ты не можешь себе представить… Может быть, и правда – все к лучшему, может быть, наши невзгоды, преграды, стоящие на нашем пути, только дадут глубже почувствовать наше счастье… Под конец письма я напишу тебе о том, что мне давно хочется сказать тебе. Мне хочется иметь ребенка, но есть так много всяких «но», одно из них то, что это связало бы тебя со мной, а это в моем положении не совсем честно…»

Генриетта приехала к мужу в ноябре 1935 года; он работал инженером на заводе «Красмаш»: там как раз налаживали производство двигателей, о которых он написал книгу. Но счастье длилось недолго. Уже в мае 1936 года его снова арестовали, и Генриетта на шестом месяце беременности часами расхаживала под окнами Красноярской тюрьмы. Сергей не отрекся от отца, не предал его. Да это бы ни к чему и не привело: старший брат Троцкого, Александр Бронштейн, работавший агрономом в Воронежской области, публично отказался от знаменитого родственника, но в 1936 году всё равно был арестован, а затем расстрелян как «активный, неразоружившийся троцкист».

Узнав об аресте младшего сына, Наталья Седова написала воззвание к общественности и деятелям культуры, призывая «создать интернациональную комиссию из авторитетных и добросовестных людей, разумеется, заведомых друзей СССР. Такая комиссия должна была бы проверить все репрессии, связанные с убийством Кирова; попутно она внесла бы необходимый свет и в дело нашего сына Сергея… Неужели же Ромен Роллан, Андре Жид, Бернард Шоу и другие друзья Советского Союза не могли бы взять на себя инициативу такой комиссии?» Родители не знали, где Сергей, надеялись, что он жив, находится где-то в лагерях. Бывали моменты, когда Троцкий говорил жене: «Может быть, моя смерть спасет ему жизнь?»

В январе 1937 года в «Правде» поместили статью под заголовком: «Сын Троцкого – Сергей Седов пытался отравить рабочих генераторным газом». Статья призывала «расстрелять озверевших троцкистских бандитов». Сергея расстреляли 29 октября 1937 года, арестовали его первую жену Ольгу Гребнер, Генриетту Рубинштейн отправили на десять лет в колымские лагеря, а затем на поселение. Перед своей смертью в 1960 году она призналась дочери Юлии, плоду их любви с Сергеем, что за всю жизнь была счастлива только те семь месяцев – в Красноярске – и никогда не раскаивалась в своем решении.

Лишившись младшего сына, Троцкий и Седова прониклись еще большей тревогой за судьбу старшего, который состоял в двух «троцкистских» органах: Международном секретариате и Международном бюро, целью которых было создать «Мировую партию социальной революции». Лев Седов взял себе псевдоним «Маркин» — в честь революционного матроса, друга семьи, который помогал им в трудное время между двумя революциями, устанавливая «диктатуру пролетариата» в доме, где Троцкий жил в буржуазном окружении. В донесениях агентов ГПУ он значился под кличкой «Сынок».

Выполняя поручения отца, Лев сильно рисковал. К тому же он был подавлен, наблюдая грызню и разрозненность между троцкистами. Троцкий к тому времени уже перебрался в Мексику, и сын хотел приехать к нему в Койоакан – хотя бы на время. Ему просто требовался отдых, слишком велико было напряжение – и физическое, и психическое. Но отец не поддержал эту идею: «Уехав из Франции, Лев ничего не выиграет: едва ли Соединенные Штаты разрешат ему въезд; в Мексике он будет в меньшей безопасности, чем во Франции». На самом деле Троцкому было нужно, чтобы выход «Бюллетеня» не прекращался. Сын это понимал и не делился с отцом своими опасениями. Наоборот, сообщал о своих планах: поступить рабочим на завод, написать историю русской оппозиции для научного института…

8 февраля 1938 года у Седова начался приступ аппендицита. Превозмогая боль, он написал последнее письмо, которое просил вскрыть лишь «в крайнем случае». В тот же день его прооперировали в клинике русских эмигрантов, дело шло на поправку. Однако через четыре дня вдруг наступило резкое ухудшение. У Левы появились признаки отравления, и после страшной агонии он скончался. Для родителей это был оглушительный удар, от которого они, пожалуй, так и не оправились. В том, что к смерти Льва Седова причастна «рука Москвы», не сомневался никто.

Ольга Гребнер говорила, что Троцкий, сам того не желая, приносил несчастье всем своим родным. Два разносторонне одаренных, талантливых человека трагически ушли из жизни – один в 27 лет, другой в 32, — и все потому, что были сыновьями своего отца. Но ведь они и стали такими – думающими, честными, прямодушными, неподкупными, — потому что были сыновьями своих родителей! Которые, до десяти лет воспитывая детей за границей, сумели им привить такую любовь к родине, что она оказалась сильнее страха смерти.

Дочь Сергея Седова Юлия Аксельрод уехала из СССР в конце восьмидесятых, ее сын живет в Израиле. Приемный сын Льва Седова Всеволод Волков, получивший имя Эстебан, живет в Мексике и является хранителем единственного музея своего знаменитого деда.