Тик. Так. Тик. Так. Тик. Так.

Тускло блестящий латунный диск мерно покачивается из стороны в сторону, выглядывая из-под приспущенных гирек. Стрелки на десяти циферблатах, сбившихся в кружок диковинным цветком, застыли в ожидании новых событий, только секундная в центре, нервно подергиваясь, спешит вперед, понукаемая заведенной пружиной. Тик. Так. Высокий корпус из красного дерева слишком узок для большого диска на длинной оси. Раскачать бы маятник во всю мощь – он пробил бы эти стенки, от которых отлетали бы щепы…

Дон! Дон! Дон! Дон! Дон! Дон! Динь-динь! Динь-динь!

Плечи старика вздрогнули от неожиданности.

– Великолепная машина, не правда ли?

Любезно улыбаясь, Наполеон принялся объяснять, для чего служит каждый из циферблатов. Время показывает лишь тот, что в центре, по остальным же можно узнать, какой нынче день, месяц, число, его астрономический знак, високосный год или нет, фазу луны и солнца, время года, знак зодиака… Это работа одного швейцарского мастера из Невшателя. Уникальная вещь. Но если часы приглянулись его святейшеству, то… Пий VII слабо улыбнулся и сделал отрицательный жест рукой: нет-нет, благодарю. Ему не нужны дорогие подарки. Ему вообще мало что нужно, он живет на один экю в день, и ему этого довольно.

Наполеон отметил про себя это «экю» – почему бы не сказать «на пять франков»? Старик застрял в прошлом, он не противится новому, а просто не осознает его. Значит, надо напирать на то, что ему понятно: папа Римский обладает властью над людьми – духовной властью, способной объединять народы, прекращая войны и утверждая мир. Пусть тешится этой мыслью, раз ему хочется в это верить. А если и другие поверят – тем лучше.

Обед закончился быстро: Наполеон никогда не проводил за столом больше двадцати минут, а папа обычно ограничивался двумя блюдами. Император проводил своего гостя до дверей прихожей и учтиво поклонился напоследок. Но не подошел под благословение и не поцеловал перстень на его руке.

Семь месяцев назад Пий VII снял этот перстень и вложил в руку плакавшего архиепископа Бертаццоли для передачи следующему наместнику святого Петра: папа исповедался и причастился, его соборовали, он был готов предстать перед Всевышним. Мысль о смерти совсем не страшила его, напротив, она оборвала бы его мучения. Почечные колики причиняли ему адскую боль, как и отправление естественных потребностей, дышать было трудно, воздуху не хватало. В странноприимный дом на перевале Мон-Сени его практически внесли на руках – бледного, покрытого испариной; аббат Габе велел приготовить для понтифика «императорскую спальню». Дом был огромный, построенный прямо на пути по приказу Наполеона, который сам когда-то проезжал здесь верхом на муле и с тех пор распорядился улучшить дорогу и выстроить вдоль нее домики для смотрителей, которые должны были расчищать перевал от снега. А бывший приют для странников теперь вмещал в себя казарму, церковь, приорат, постоялый двор, больницу и службы, всё это было обнесено стеной с бойницами, ворота же напоминали столпы египетского храма. У обоих этих ворот, въездных и выездных, поставили жандармские караулы, закрыв проезд на двое суток без объяснения причин. Никто не должен знать, что в арестантской карете с опущенными шторками везут самого папу Римского! Люди, спешившие по своим делам, громко возмущались, собравшись в ближайшем поселке; капитал Лагорс, который должен был доставить узника из Савоны в Фонтенбло, сильно нервничал: вдруг правду всё-таки узнают и святого отца попытаются отбить? Впрочем, доктор Порта опасался, что его подопечный не доживет и до утра: спасти его могла только операция, нужен умелый хирург. Лагорс отправил жандармов за военным лекарем, жившим при больнице, – доктором Бальтазаром Кларá. Он ужинал вместе с семьей, когда за ним пришли и увели неизвестно куда. Увидав, кто таков «очень знатный пациент», Клара опустился перед ним на колени, чем сильно раздосадовал Лагорса. Капитан приказал поставить больному катетер; доктор возразил, что при данных обстоятельствах операция не поможет, а убьет, и ограничился мочегонными. К утру папе немного полегчало; монсеньор Бертаццоли вернул ему перстень. Из Турина примчался гонец: князь Боргезе, узнавший о незапланированной задержке, требовал немедленно ехать дальше. Как они все дрожали перед Наполеоном, боясь его прогневать! Хотя император, шедший тогда к российской границе, наверняка не счел бы преступлением несколько дней отдыха для больного старика… На перевале скопилось уже больше восьмисот человек, воздух потрескивал от их негодования, как перед грозой. Надо ехать. В карету втиснули походную кровать; аббат Дюбуа снабдил его святейшество чистым постельным бельем, дал ему черную рясу в дорогу и шерстяную накидку от холода. Доктора Клара забрали с собой, не позволив ему даже проститься с женой и детьми, которые, наверное, с ума сходили, не зная, где он и что с ним. Потом, когда боль немного утихла и смерть уже не стояла в изголовье, Пий VII подарил врачу свои четки – как еще изгнанник, узник мог отблагодарить своего спасителя? Кларá и Порта сменяли друг друга у его постели; дверцы кареты, как обычно, заперли на ключ, шторки опустили. Когда кортеж покинул Мон-Сени ранним утром 15 июня 1812 года, дорога была совершенно пуста.

Но слухи летят быстрее самых резвых лошадей. От Шамбери по обе стороны почтового тракта уже стояли толпы крестьян; при приближении кареты они опускались на колени, прося благословения. Святому отцу дарили цветы и подносили младенцев, которых он крестил слабой, дрожащей рукой. Через Лион лошадей пустили галопом, чтобы миновать этот город как можно скорее; карету подбрасывало на щербатой мостовой, в моче больного вновь появилась кровь. Врачи гневно ругали Лагорса. «Прости ему, Господи, как я простил», – еле слышно прошептал тогда папа.

По дорогам летели во всю прыть и за четыре дня достигли Фонтенбло. Тайну хранили так строго, что даже управляющий ничего не знал: он хотел было отправить нежданного гостя искать ночлега в городе. После того, как всё разъяснилось, святого отца водворили в «его» покои, где за время его отсутствия успели побывать еще два узника Бонапарта – низложенный испанский король и его супруга. Несколько недель Пий VII был прикован к постели, а когда, наконец, смог вставать, то ограничивался отправлением мессы в бывшей спальне Анны Австрийской, переделанной под часовню, или прогулкой вокруг клумбы. Огромный парк был еще зелен, в прудах плавали огромные карпы, многое пережившие на своем веку, но папа отказался кататься по нему в карете с конвоем из жандармов: он снова сядет в экипаж, лишь чтобы вернуться в Рим. Ему разрешили пользоваться библиотекой, устроенной в галерее Дианы, но и она его не прельстила: почти все тридцать тысяч томов были на светские сюжеты. Библиотекарь Шарль Ремар пообещал раздобыть ему книги, подходящие для размышлений, а аббат Гарнье из семинарии Сен-Сюльпис заказал множество ученых трудов по богословию и истории церкви. Эти книги папа собирался оплатить сам, не прикасаясь к деньгам французов.

Он подолгу молился, лежа простертым на полу в часовне, беседовал со своими спутниками, разделившими его изгнание, сам стирал свою белую сутану и пришивал оторвавшиеся пуговицы – став папой Римским, он так и остался монахом-бенедиктинцем.

В середине декабря в Фонтенбло явился Жан-Батист Дювуазен, бывший теперь епископом Нанта. Пий VII был рад увидеть известного теолога, который в кровавые дни Революции отказался присягнуть Конституции и уехал из Франции. Впрочем, скоро выяснилось, что Дювуазен по доброй воле служит императору, искренне веря в возможность примирения между ним и Церковью. Их долгие беседы заставили папу многое передумать… А в исходе года пришло письмо от Наполеона, в котором тот говорил о своей тревоге от известий о болезни Пия VII, выражал свою радость по поводу его выздоровления и надеялся на скорую встречу. «От всего сердца хочу сказать Вам, что, несмотря на всё произошедшее, я всегда питал к Вам дружбу. Возможно, нам удастся добиться всеми желанной цели и покончить с различиями, разделяющими Церковь и Государство. Сие зависит лишь от Вашего Святейшества. Да хранит Вас Господь много лет.»

Он явился внезапно, вечером 19 января. Двери гостиной распахнулись, император прошел в них решительным шагом, обнял ошеломленного папу за плечи и расцеловал в обе щеки на глазах у изумленных кардиналов. Они не виделись восемь лет… Да, восемь. Даже чуть дольше. Пий VII еще больше ссохся, ссутулился, стал похож на птицу – так мало осталось в нём земного. Темные печальные глаза в запавших круглых глазницах, заострившийся нос, бледные щеки, страдальческая складка губ – и ангельская улыбка на них. Наполеон, напротив, раздался в талии и покруглел лицом, но и его время не пощадило: волосы на голове поредели, вокруг глаз залегли морщины, и вообще он сильно постарел. Как ни плотно затыкали в Фонтенбло все щели, сквозь них всё же просачивались слухи о том, что поход в Россию окончился катастрофой, Великая армия погибла, император чудом спасся… Теперь было не так заметно, что между ними двадцать семь лет разницы.

Они беседовали наедине, переходя с французского на итальянский. Наполеон увлекался, рисовал величественные картины: два трона рядом, Париж – столица христианского мира, заново сплотившая империю и даровавшая ей покой, торжественные процессии, пение хора, рокот органа, поклонение паломников его святейшеству, избавленному от тяжкого груза правления государством и грязи интриг и занятому лишь спасением душ… «Non debemus, non possumus, non volumus^*», – изрек Пий VII три с половиной года назад, когда посланник императора явился в Рим с дерзким предложением отказаться от светской власти и уступить Империи Папскую область. Три года плена и мучительных скитаний не заставили его изменить свой ответ.

Наполеон вскинул руки в жесте отчаяния. (О, он превосходный трагический актер.) Но вскоре вышел из себя, кричал, не сдерживаясь, и даже схватил папу за грудки, грубо встряхнув его. «Не горячитесь так, сын мой,» – мягко сказал ему тот.

Кардиналы стояли за дверьми, когда те отворились; на всех лицах была написана тревога. Наверное, они слышали крики и, возможно, опасались рукоприкладства. Пять дней прошло в спорах, разговорах, уговорах. Бертаццоли считал, что нужно смириться: Папская область оккупирована французами, это свершившийся факт, упорствовать поздно, лучше сохранить то, что еще можно спасти, и, что самое главное, не оставить католиков без своего покровительства и руководства. Дювуазен ему поддакивал; если его святейшеству нежелательно проживать в Париже, можно уехать в Авиньон. Кардиналы подготовили новый конкордат – вернее, не конкордат, а предварительные статьи для окончательного соглашения: отказавшись от светской власти, его святейшество останется понтификом, папские легаты будут равны по статусу прочим посланникам, владения святого отца будут избавлены от налогов, а вместо отчужденных земель он получит равнозначную замену, папа будет утверждать назначения на церковные должности в течение полугода и сам назначать десятерых епископов, всем будет даровано прощение, император французов станет покровителем религии… Вечером 25 января Пий VII, сопровождаемый своей маленькой свитой, сам принес текст этих статей в парадную залу, где уже ждал Наполеон в окружении пышного двора. Они по очереди поставили свои подписи, обменялись улыбками, поздравлениями, подарками: четки и крест со святыми мощами в обмен на ордена и осыпанные бриллиантами табакерки (все знали, что нюхать табак – единственная слабость, которую позволяет себе римский папа). Обедали за одним столом…

Два месяца спустя Наполеон получил длинное письмо, в котором понтифик отказывался от своего согласия на новый Конкордат. Свое решение он принял по нездоровью и слабости, оно было ошибкой. Как может папа отказаться от главенства Святого Петра над всеми епископами? Как может папа позволить другим возводить в епископское достоинство? Как может понтифик позволить сместить множество епископов в Папских землях без справедливых оснований? Как может блюститель Святого престола отказаться от светской власти? Он готов возобновить переговоры с императором, чтобы прийти к соглашению, но как преемник Святого Петра не может выйти за определенные рамки.

Наполеона еще 9 марта предупреждали, что кардиналы — и красные (угодные императору), и черные (неугодные, которым запретили носить красные одежды) — настраивают папу против Конкордата. Пока Пий VII служил мессу, его апартаменты обыскивали полицейские агенты, изучая все бумаги. Император не слишком беспокоился по этому поводу, поскольку статьи «конкордата» еще 13 февраля были опубликованы в виде закона. Узнав о письме, он сказал адъютанту: «Царь находит пристойным держать в кулаке Святейший синод. И такое учреждение или что-то в этом роде, подошло бы Франции еще лучше!» Министру по делам культа Биго было предписано держать письмо в строжайшей тайне, всем епископам, находящимся в Фонтенбло (кроме Нантского и Трирского, которые были государственными советниками), — вернуться на Пасху в свои епархии, а также письменно потребовать, чтобы папа утвердил конкордат. Предоставленных Пию VII слуг отозвали в Париж, оставив при нём только несколько человек, приехавших из самого Рима. Папа снова превратился в пленника; разлука доктора Клара с семьей вынужденно затянулась на полтора года.

Только после того как войска союзников перешли через Рейн и вторглись во Францию, Наполеон, у которого теперь были дела поважнее, отпустил папу на все четыре стороны. Это было в январе 1814 года. В Савону, место своего прежнего заточения, он приехал свободным человеком. Ницца, Болонья… 24 мая Пий VII совершил торжественный въезд в Рим. Молодые люди выпрягли лошадей из его кареты и вместе с экипажем несли его на своих плечах до самого собора Святого Петра. Первым делом папа вернул из ссылки всех своих верных сторонников, восстановил их в прежних должностях и вознаградил. Потом восстановил орден иезуитов (31 июля). Пять лет лишения свободы и унижений заставили его серьезно озаботиться проблемой рабства, которое он требовал отменить. Зато Пий VII посмешил восстановить еврейские гетто и заставить иудеев носить на рукаве повязку со звездой Давида, считая, что такие меры побудят их перейти в христианство. (Гетто были запрещены Наполеоном в 1797 году, он разрешил евреям жить, где пожелают, дав им равные права с другими гражданами и отменив требование носить желтую шапку или повязку со звездой.)

В глазах всего мира, а не только католиков, не сломленный заточением и не отрекшийся от своих принципов папа выглядел победителем Наполеона. Но чувство мести было ему не свойственно: Пий VII не предпринял никаких репрессий и даже приютил в Риме многочисленных родственников низложенного императора.