Французский разговор за столом не клеится: Чарторыйского тяготит присутствие Цицианова. Дамы расспрашивают Адама о венских новостях, балах, театральных премьерах, а он просит его извинить за неспособность удовлетворить их любопытство, поскольку обстоятельства не располагали его вести в столице светскую жизнь. Война; его величество Франц II даже был вынужден передать все императорские театры в аренду барону фон Брауну. Говорят, что новая опера-буффа маэстро Сальери провалилась. Ещё бы: кому сейчас интересен «Мир наизнанку», если это происходит на самом деле, и смеяться тут нечему? Как сказано в пословице, когда говорят пушки, музы молчат.

– Впрочем, – добавил Чарторыйский, в упор глядя на Цицианова, – у Цицерона эта фраза звучит иначе: Silent enim lēgēs inter arma – «ибо молчат законы среди лязга оружия».

– Речь в защиту Милона, – кивнул Цицианов, поддевая вилкой кусочек форели. – Там еще сказано, что сами законы иногда вручают нам меч для убийства.

– Да, но Цицерон говорит о самозащите, о справедливой войне.

– И уточняет, что справедливый правитель не станет прикрывать авторитетом государства бесчинство возбужденной толпы.

Все с интересом следили за этой словесной дуэлью. Михал бросил быстрый взгляд на отца, а Понятовский перехватил взгляд Изабеллы, устремленный на Чарторыйского: такие блестящие глаза побуждали рыцаря хвататься за меч, сломав копье.

– Ликург Спартанский, своими мудрыми реформами возвысивший и усиливший свою страну и самой жизни своей для нее не пожалевший, почитал главной добродетелью верность своему Отечеству, народ же сделал хранителем и носителем законов, дабы он следовал не букве их, а духу. Долгими неустанными трудами он внушил лакедемонянам, что основой процветания страны является не принуждение, а свободная воля; между людьми нет иного различия, иного первенства, кроме их дурных и добрых дел. Цари же спартанские продлили свое правление тем, что отказались от чрезмерной власти в пользу народа.

Цицианов усмехнулся.

– Я вижу, вы хорошо знакомы с Плутархом, – сказал он. – А не припомните ли то место, где он приводит басню о змее? Хвост взбунтовался против головы и потребовал чередоваться с нею, чтобы ему не тащиться постоянно сзади, а когда занял место впереди, то, будучи слеп и глух, и себя погубил, и разбил вдребезги голову, которой пришлось за ним следовать. Плутарх уподобляет сей голове вождей народа и правителей государства, которые ни в чем не хотели идти народу наперекор, а потом уже не могли ни сами остановиться, ни смуту прекратить.

Понятовский почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.

– Иная голова, не заботящаяся о хвосте, достигает лишь того, что отделяется от тела, и сие уже не Плутархом, а новейшими событиями доказано, – отчеканил Чарторыйский, и в комнате настала такая тишина, что, казалось, был слышен учащенный стук сердец. – Вернейший же способ для змеи утратить голову таким способом – искать помощи у ястреба. Впрочем, довольно аллегорий. Любой народ сам вправе выбирать себе вождей и правителей, а также устанавливать законы, которым он намерен подчиняться. Предоставьте нам самим решать, что хорошо, а что дурно.

Цицианов положил приборы на тарелку, и лакей, стоявший за его спиной, тотчас заменил ее.

– Расскажу я вам одну историю, – князь откинулся на спинку стула. – Было это лет восемь тому назад. Мой полк стоял в летних лагерях. Однажды приходит ко мне мужик с жалобой: ехал он на телеге по своим делам, вдруг откуда ни возьмись – солдат, стал требовать отвезти его в роту, а потом прибил мужика, лошадь отобрал и ускакал. Сделай милость, барин, вели лошадь вернуть. Я обещал ему, что разыщу виновного, и разыскал. Показываю ему солдата: он? Этот самый. Которая твоя лошадь? Вон та, мохнатенькая. Всё верно, по спискам выходит – лошадь лишняя. Ну, я велел солдата прогнать сквозь строй, огласив перед этим его вину, а мужику сказал, чтоб при экзекуции присутствовал. После спрашиваю его: доволен ли ты? А он бледный, трясется весь и говорит: кабы я знал, что так будет, пусть бы лучше лошадь моя пропала.

Князь прервал свой рассказ, чтобы отпить глоток вина. Адам Чарторыйский смотрел на скатерть перед собой, и ему представлялась белая рубаха, покрывающаяся алыми полосами…

– Так я вас спрошу: хорошо я поступил или дурно? Солдат скажет, что дурно: его наказали за то, что сам он дурным поступком не считает. И мужик скажет, что дурно – не по-христиански: врагам своим надобно прощать. Однако сам ко мне за защитой прибежал. Другой бы полковник его и слушать не стал, хотя и раздал всем офицерам и ротным командирам приказ главнокомандующего о том, чтобы местному населению не чинили никаких обид. Я тот приказ выполнил, обидчика наказал, причем так, чтобы другие солдаты знали, что им подобные проказы с рук не сойдут; мужик получил назад свою лошадь и видел, что бывает с шалунами, так что подставлять кого-то под палки по ложному навету у него охота не возникнет. Так хорошо ли я поступил или дурно? Как вы считаете, ваше величество?

Все взгляды обратились на Понятовского. Рука его смяла салфетку, лежавшую на столе; голос был хрипловат, когда он, наконец, ответил:

– Разумеется, проступок должен быть наказан. Но я всегда был против телесных наказаний: они ожесточают и виновного, и тех, кто приводит их в исполнение.

– В таком случае, я взял бы на себя смелость рекомендовать вам, ваше величество, обратиться к нашей государыне с просьбой отменить ее высочайший приказ о строжайшем наказании тех, кто станет притеснять жителей Литвы, Белоруссии и Жемайтии, о чем его светлость князь Репнин недавно получил рескрипт.

За столом наступило неловкое молчание. Адам испытывал неприятное чувство: он был совершенно не согласен с князем, однако не мог найти аргументов, чтобы ему возразить. Княгиня Сапега заговорила о недавнем бале у князя Репнина, Эльжбета Грабовская подхватила разговор, чтобы увести его от опасной темы.

После обеда Чарторыйский подошел к королю, чтобы откланяться; тот увлек его к окну и, пока Цицианов любезничал с дамами, заговорил с ним по-польски.

– Вам будет трудно, князь, – глаза Понятовского были печальны. – Я виноват: я не смог ни спасти Отечество, ни пасть за него. Надеюсь, Господь вскоре призовет меня к себе, но вам надобно жить, а для этого вам потребуется терпение – много терпения. Только терпением можно превозмочь это… несчастье и дожить до того момента, когда, быть может… Уповайте на Господа нашего, не теряйте веры. Храни вас Бог.