В октябре 1815 года, когда повторно свергнутый Наполеон Бонапарт подплывал к берегам Святой Елены, в Париже, где хозяйничали пруссаки и англичане, собиралось Общество национальной независимости, провозгласившее своей целью освобождение страны и изгнание Бурбонов, навязанных Франции из-за рубежа. Жан-Поль Дидье из Гренобля, руководивший при Наполеоне Училищем правоведения, которое теперь было закрыто, и не получивший должности при новом режиме, представил план всеобщего восстания, которое началось бы с Лиона и Гренобля. Лионские ткачи сидели без работы, огромная толпа бывших военных, оказавшихся в этом городе после Ватерлоо, мечтала лишь о том, чтобы вновь сражаться под трехцветным флагом. В Гренобле же находился военный склад, куда привезли сорок тысяч новеньких ружей, боеприпасы и полевую артиллерию. Зная о том, что смелый и предприимчивый Дидье пользуется большим авторитетом в горах Дофине, Общество поручило ему всё подготовить в своих краях и назначило еще шесть (или 17, согласно полицейскому отчету) комиссаров, чтобы разослать их во все концы – призывать народ под знамена Наполеона II или принца Евгения (пасынка Наполеона Евгения де Богарне). План состоял в том, чтобы победить под этими лозунгами, а потом объявить, что, поскольку и тот, и другой находятся в плену за границей, возглавит страну некое «высокопоставленное лицо» (по всей вероятности, герцог Орлеанский).

Приехав в Гренобль, Дидье поселился у городских ворот, в деревушке Эшироль, и принялся за дело. Он рассчитывал на многочисленные источники информации в городе, на содействие таможенников и патриотизм горцев. В легионе Изера было много недовольных и солдат прежней армии. Горцы нападут на Гренобль, «пятая колонна» их поддержит, захватив местное руководство, казармы, казну и крепость.

Полгода Дидье колесил по Дофине, вербуя недовольных среди наполеоновских солдат и обещая, что «Австрия нас поддержит». «Да здравствует Наполеон II, император французов! Солдаты! Яростная от зависти Англия хотела уничтожить вас, чтобы наказать за вашу славу, но вы будете отмщены. В армии Национальной независимости каждый гражданин – солдат и каждый солдат — гражданин. Встанем под знамя французской чести! Заслужим своим поведением Небесное покровительство святому делу, и всё человечество станет молиться за нас!» Дидье было 58 лет, всё его имущество умещалось в полупустом ранце, обувь развалилась, подошву приходилось подвязывать к щиколоткам ремешками, но всё это были мелкие неприятности по сравнению с величием грядущего подвига.

О готовящемся восстании в Гренобле знали все. Об этом говорили вслух, называя даже день и час; участников вербовали чуть ли не в открытую. При этом полиция и власти не принимали абсолютно никаких мер, чтобы его предотвратить. Войска отвели к границе, чтобы обеспечить безопасность проезда в Париж новоиспеченной герцогини Беррийской — австрийской принцессы Каролины, вышедшей замуж за внука французского короля. Никто и не пытался арестовать Дидье, который устраивал смотр своим силам, закупал лодки, боеприпасы и провиант. Какой смысл арестовать главаря, чтобы все рядовые участники сразу попрятались? Нет, нужно дождаться, чтобы он втянул в свое дело как можно больше людей, чтобы они попытались что-нибудь предпринять, и вот тогда уже героически подавить огромный кровавый мятеж, получив за это соответствующее вознаграждение. Поэтому полицейские шпионы, напротив, набивались в помощники к Дидье, сами уезжали в отдаленные поселки – рассказывать погрязшим в нужде крестьянам о скором восстании. Дидье был уверен, что стоит ему бросить клич, и вся страна подымется, как один человек. В это время Национальная гвардия, состоявшая из пособников правительства и привилегированных, не могла дождаться, когда же ее пошлют стрелять и рубить бонапартистов.

Днем восстания было назначено 5 мая 1816 года: больше двухсот заговорщиков должны были собраться в Городском саду и начать операцию по захвату власти. Когда шпионы сообщили об этом дня за два куда следует, в бонапартистском предместье Тре-Клуатр появились усиленные патрули Национальной гвардии. Жители начали из осторожности покидать город, но некоторые, напротив, отправились прямиком к Дидье — этого-то и добивались власти.

Меры безопасности были приняты гражданским префектом графом де Монливо, и это разозлило военного префекта, генерала Доннадьё, с которым не посоветовались. Он приказал линейным войскам арестовывать гражданские патрули.

Габриэль Доннадьё был бесстрашным рубакой и бессовестным человеком, сделавшим войну своим ремеслом еще со времен Революции. Он ненавидел Наполеона Бонапарта, считая, что тот препятствовал его продвижению по службе. В 1801 году его арестовали по доносу, обвинив в заговоре против Первого консула, но пять лет спустя выпустили, и он вернулся в армию, участвовал в Австрийской и Прусской кампаниях, а в Португалии оказался замешан в новый заговор, арестован и теперь уже пробыл под надзором полиции в Туре до самого 1814 года, когда, освобожденный с приходом Бурбонов, немедленно предложил им свои услуги. В войсках, хранивших верность Наполеону, его считали предателем, поэтому он уехал в Бордо, где преобладали роялисты, а во время Ста дней находился в Генте при короле, который произвел его в генерал-лейтенанты и высшие офицеры ордена Почетного легиона.

Пока два префекта ругались между собой, Дидье решил, что нужно действовать незамедлительно. Гренобль защищали артиллерия, два легиона пехоты, полк драгун, жандармы и нацгвардейцы, а также рота департаментской гвардии, в распоряжении Дидье были три сотни крестьян под командованием бывших офицеров и солдат, но главное начать, а после первой победы нас станет больше. Не дожидаясь подхода подкреплений с гор и таможенников, от отправил 25 человек под командованием батальонного командира Брёна по прозвищу Верблюд в развалины старой крепости (Бастилии) на вершине отвесной скалы, на правом берегу Изера, которую полуразрушенная крепостная стена соединяла с укреплениями нового города. Он намеревался атаковать сразу с двух берегов реки: через ворота Св. Лаврентия и ворота Бонн, возле которых находились предместья, населенные многочисленными патриотами.

Тем временем генерал Доннадье решил застигнуть мятежников врасплох. Два легиона сначала вломились на пороховой склад, чтобы запастись патронами, а потом ушли из города вслед за конным отрядом Национальной гвардии в темную грозовую ночь. Через некоторое время в объятый тревогой город прилетела весть о том, что войска наткнулись на плохо вооруженных, но бесстрашных крестьян, открывших ружейный огонь, и отступили. Можно было бы запереть городские ворота – и всё, но генерал среди ночи отправился в казармы, построил легион Изера в боевой порядок и обратился к солдатам с речью: умрем, но не отступим! Легион выступил из города, и у ворот Бонн на гренадеров напали повстанцы Дидье с палками и пиками. После первого же выстрела повстанцы разбежались, несмотря на окрики своих отважно сражавшихся начальников. Наполеоновские солдаты дали последний бой на дороге в Эйбен; многие погибли с оружием в руках, остальные отступили, были переколоты штыками или рассеялись по лесам. Самый верный помощник Дидье, Жоаннини, был смертельно ранен, но успел достать бывшие при нём важные бумаги, порвать их зубами и обмакнуть в свою кровь. Те 25 повстанцев, которые выгнали жандармов из Бастилии, тихо отступили. Незадолго до рассвета рота департаментской гвардии во главе с капитаном приблизилась к форту, удивляясь тому, что стрельба прекратилась. Взобравшись на плечи гренадера, застрельщик перелез через стену и захватил несколько горшков, в которых повстанцы ночью варили суп. Генерал Доннадьё назвал это в своем рапорте неожиданным и смелым штурмом.

«Солдаты! Настал момент доказать вашу преданность королю и отечеству! Бейте разбойников, которые хотят разделить нашу прекрасную Францию и отдать нас под иго чужеземцев! Да здравствует король!»

Жителям Гренобля приказали иллюминовать свои дома, иначе их сожгут. Повсюду били общую тревогу — на улицах, на площадях, на крепостном валу.

«В этот момент я заметил огни на всех горах, окружавших долину, вдоль всего течения Изера, т. е. на расстоянии в 10 лье (40 км), – напишет Доннадьё в своем донесении. – Я не сомневался, что это сигналы об общем выступлении. По счастью, наступление легиона Изера, гнавшего впереди себя батальоны из Мюра, Визиля, Бург-д‘Уасана, которые должны были атаковать первыми, расстроило их планы.» У генерала было хорошо развито воображение. Единственное сражение, если его можно так назвать, состоялось у ворот Бонн, где остались лежать семь убитых повстанцев (а не 96, как значилось в депеше). Мадам Доннадьё и мадам де Монливо отправились туда посмотреть на них. Чтобы позабавить дам, молодые дворяне гарцевали между трупами на своих конях. (Позже родственники забрали и похоронили эти тела, о чём Доннадьё тоже написал, не задумавшись о том, что, будь убитых 96 и продолжайся сражение всю ночь, организовать похороны было бы не так-то просто.) Среди роялистов оказалось только несколько раненых.

«Да здравствует король! Господин генерал, трупы наших врагов покрывают все дороги, ведущие в город. С полуночи до пяти часов ружейная стрельба не прекращалась в радиусе одного лье, и сейчас еще легион Изера, покрывший себя славой, преследует мятежников; пленных приводят сотнями; полевой суд будет быстрым и суровым», – не унимался Доннадьё. В депеше королю он сообщал, что убито более ста человек. А раз восстание приняло такой размах, то и месть должна быть соответствующей.

Еще до рассвета 5 мая в Гренобле и окрестных деревнях начались аресты; солдаты устроили облаву. В неповинных людей стреляли, кололи их штыками; раненым не оказывали врачебной помощи. В Мюре полковник де Вотре потребовал к себе мэра и приказал ему назвать, под угрозой расстрела, родственников повстанцев. Всех, кого ему назвали, в том числе женщин и стариков, отвели в Гренобль, всячески над ними издеваясь, пообещав расстрелять их там. Многие из арестованных таким образом людей после умерли от ран, выжившие оказались навеки искалечены и разорены. За несколько месяцев, проведенных в тюрьме, их даже ни разу не допросили.

Большинство арестованных были бедными крестьянами, которые попросту не сбежали при приближении солдат, поскольку были невиновны. Треть из них захватили на пути в Гренобль, куда они ехали… на праздники – якобы в честь приезда Марии-Луизы; не повезло и тем, кто вез товары в город на продажу. Пленных встречали беснующиеся толпы роялистов, осыпавшие их угрозами и оскорблениями. Большинство населения, враждебное Бурбонам, хранило скорбное молчание. Совет, собравшийся у префекта, требовал судить пленных в тот же день, не заморачиваясь формальностями. Королевский прокурор Маллен строго этому воспротивился. Ему уступили для виду, однако отправили на него донос министру юстиции.

Все владельцы оружия или боеприпасов, а также те, кто на них не донесет, были объявлены пособниками мятежа, как и дававшие приют мятежникам. За выдачу участников и главарей восстания была объявлена награда от 100 до 3000 франков.

Превотальному суду, разбиравшему дела о политических преступлениях, потребовалось всего четыре дня на проведение расследования, прежде чем вынести три первые смертные приговора. Древе, бывший солдат императорской гвардии, был теперь торговцем в Мюре, красавец Бюиссон — бакалейщиком в том же городе; их повели казнить сразу, а участь третьего, по фамилии Давид, предоставили решить королю. Всю дорогу от тюрьмы до эшафота Древе пел «Марсельезу» и гимн Империи, тоже сложенный еще во время Революции: «Свободу, свободу приветствуем снова! Дрожите, тираны, – низвергнетесь вниз! Уж лучше смерть, чем жизнь в оковах! Таков французов всех девиз!» Когда его привязали к доске гильотины, он указал подошедшему священнику на распятие, сказал: «Вот мой единственный господь!» и умер с именем Наполеона на устах. Поднимаясь на эшафот, Бюиссон так громогласно выкрикнул: «Да здравствует император!», что перекрыл вопли роялистов и солдат: «Да здравствуют Бурбоны!» За казнью наблюдали с балконов нарядные дамы, которые аплодировали решению полевого суда. Согнанная на площадь толпа хранила потрясенное молчание; некоторые осмелились поклониться останкам казненных.

Превотальный суд казался нетерпеливым роялистам слишком медленным и недостаточно пристрастным; его заменили военным трибуналом под председательством полковника де Вотре. Заседание началось в 11 часов утра и закончилось еще до заката. За это время успели допросить 30 обвиняемых, устроив им очную ставку с двумя десятками свидетелей, которыми были арестовывавшие их солдаты. Только один из обвиняемых, аптекарь из Мюра, выбрал себе адвоката, и председатель сразу же поручил тому защищать еще 18 человек. Ему в помощь назначили еще двух адвокатов, которые не присутствовали в городе во время событий; назначение стало для них полнейшей неожиданностью. С материалами следствия им ознакомиться не дали, не позволив и переговорить со своими подзащитными. У 15-летнего мальчика вообще не оказалось защитника. Один из членов трибунала, Бенуа, выразил сомнения по поводу компетентности такого чрезвычайного суда. Завязался небольшой спор, которому положило конец письмо генерала Доннадьё, в котором говорилось, что, поскольку Гренобль находится на осадном положении, обвиняемых полагается судить военным судом. Для экономии времени Вотре предложил не принимать решение по каждому отдельному обвиняемому, а голосовать списком. 29 человек вызывали по очереди, просили назвать свое имя, показывали свидетелям, а потом отправляли обратно на скамью. После такой переклички Вотре предоставил слово адвокатам, требуя говорить покороче, поскольку дело и так ясное, не сидеть же тут до утра. Адвоката, защищавшего сразу четырех человек, оборвали после 15 минут. Не успев даже запомнить имена своих подзащитных, адвокаты были вынуждены называть их по форме или цвету предметов одежды. Короче! Короче! Защитник аптекаря из Мюра оказался настолько подготовленным, что даже читал свою речь по бумажке; председатель оборвал его на второй странице: «Позор! Явиться сюда, чтобы защищать негодяя, главаря разбойников!» – «Да с чего вы это взяли? Где ваши доказательства?» – «Доказательства! Еще чего! Вам должно быть стыдно, что вы защитник мерзавца, которого следовало расстрелять на месте.» – «Повторяю: никаких доказательств этого в деле нет.» – «Да я сам там был! Всё, уберите вашу пачкотню!» В самом деле, как удобно, когда человек, который сам сражался с мятежниками, сам их арестовывал, теперь сам их судит, являясь одновременно стороной судебного процесса, свидетелем, судьей и палачом.

После очень короткого выступления обвинителя трибунал удалился на совещание. Оказалось, что никто не помнит ни имен, ни кого в чем обвиняют, один только Бенуа тайком делал заметки, и теперь кое-как смог распределить обвиняемых по категориям. Шестерых задержали днем 5 мая на дороге, когда они мирно беседовали; никто не видел их с оружием в руках. Бенуа требовал оправдать их, и все прочие готовы были с ним согласиться, но полковник де Вотре настаивал на том, чтобы их приговорили хотя бы к двум годам тюрьмы, поскольку они родом из деревни, где его арестовали во время Ста дней за шпионаж и назвали предателем. Но Бенуа оказался стойким, привлек на свою сторону еще несколько человек и не позволил председателю суда поломать людям жизнь из личной мести. Затем он попытался вырвать из лап смерти еще пятерых человек, которых арестовали неподалеку от места сражения, но тоже без оружия. 16-летний подросток подобрал на дороге несколько патронов и сунул в карман — в его возрасте это естественно. Чувствуя, что новые жертвы ускользают от его мести, де Вотре заявил, что пусть участь этих пятерых решает король. На это возразить было нечего. На закате дня трибунал огласил свое решение: из 30 обвиняемых 9 оправдали, а остальных приговорили к смерти. К пятерым, находившимся в подвешенном состоянии, после добавили еще двоих, за которых два отважных человека заступились перед генералом Доннадьё.

В пятницу 10 мая 1816 года, около пяти часов дня, все ворота Гренобля, кроме Французских, были закрыты. На просторной эспланаде перед этими воротами выстроились в каре войска: городской гарнизон, легионы Изера и Эро, драгуны, жандармы, егери и конная почетная гвардия. Расстрельный отряд состоял из ста человек, набранных из двух легионов. Немногочисленные зрители скучились в аллеях. Барабанный бой возвестил прибытие кортежа. Четырнадцать приговоренных провели сквозь двойную шеренгу солдат; с ними рядом шли 14 священников. Со времен якобинского террора в Гренобле не казнили столько человек сразу. В небе собиралась гроза, над горами погромыхивал гром. Священники велели осужденным встать на колени на краю рва. Некоторые выкрикнули: «Да здравствует император!», исповедники велели им замолчать. «Да здравствует король!» – по этому сигналу солдаты начали стрелять. Этот же клич повторяли, когда кто-нибудь падал в ров. В это же время для знатных роялистов сервировали обед на сто персон, установив вокруг стола белые королевские знамена.

Через три дня генерал и префект сделали совместное заявление, пообещав полную амнистию любому участнику мятежа, который выдаст главаря.

Почти все вожди восстания были убиты, однако Дидье удалось бежать. Сначала он скрывался в доме одного из своих сторонников, но его обнаружили. Выпрыгнув в окно, он повредил себе ногу, и верный друг Дюссер (бывший мэр поселка Аллемон) тащил его на закорках через виноградники к замку Эйбен. К ним присоединился Дюриф, бывший мэр поселка Вожани, и еще один беглец, по фамилии Куссо. Все четверо направились к границе и 7 мая перешли в Савойю, где провели ночь в сарае. Там Дидье и Куссо написали письма для передачи с нарочным во Францию. Молодой человек неосторожно рассказал об этом некоему Серу, который состоял в родстве с Дюссером и Дюрифом по линии жены. Тот пошел прямо к генералу Доннадьё в надежде своим предательством облегчить участь родственников. Генерал отправил в погоню отряд солдат; Поля Дидье вовремя об этом предупредили, он спрятался на мельнице. Между тем Сер один, без солдат, встретился с Дюрифом и Дюссером, не знавшим о его предательстве, которые уверили его, что Дидье в безопасности. Сер привел на мельницу пьемонтских карабинеров, которые обнаружили Дидье в шкафу и передали его французским солдатам.

Между тем запрос о помиловании семи осужденных отправили в Париж телеграфом. Четыре дня спустя таким же образом была получена депеша, отказывавшая в помиловании.

«Министр полиции – генералу Доннадьё.

Объявляю вам по приказу короля, что помилование может быть предоставлено лишь открывшим важные сведения.

Двадцать один осужденный на смерть должны быть казнены немедленно, как и Давид.

Постановление от 9 числа об укрывателях нельзя исполнять буквально.

Тем, кто выдаст Дидье, обещано двадцать тысяч франков.

Подпись: Деказ.»

Юрист Эли Деказ, в 35 лет назначенный префектом парижской полиции и в этом качестве раскрывший в 1815 году дело о мнимой попытке отравления Александра I, проживавшего тогда в Елисейском дворце («ядом» оказалось мыло: стакан царя плохо прополоскали), стал фаворитом престарелого Людовика XVIII, который называл его «своим сыном» (собственных детей король не имел). Министром полиции он стал совсем недавно и, наверное, хотел оправдать высокое доверие.

Казнь назначили на 15 мая. В тот же день комиссар Бастар, протеже Деказа, доказывал своему шефу, что гренобльское дело сильно раздуто: мятежников было не 800, как в рапортах (в депешах генерала Доннадьё их и вовсе было 4000), а 300, плохо вооруженных, из пушек никто не стрелял, погибло не 160, а 7 человек… Но было поздно. Гарнизон Гренобля вновь стоял под ружьем. Мимо солдат вели 60-летнего старика, двух сыновей которого уже расстреляли, и того самого мальчика, подобравшего на дороге горстку патронов. Приговоренных поставили на краю рва. Только Пио, бывший гренадер императорской гвардии, отказался встать на колени. Он повернулся лицом к солдатам расстрельной команды и заговорил с ними, но его голос заглушила барабанная дробь, он упал, пронзенный несколькими пулями. Мальчик цеплялся за жизнь дольше всех: то рука его шевелилась, то голова приподнялась; даже среди палачей раздались просьбы о том, чтобы не добивать его, но его всё-таки добили. Народ молчал и плакал, но «Да здравствует король!» не кричал уже никто. В тот же вечер генерал Доннадьё написал военному министру:

«Монсеньор,

Сегодня в четыре часа приговор семи из 21 осужденных на смерть 9-го числа, казнь которых была отложена до сегодняшнего дня, был приведен в исполнение. Завтра утром та же участь постигнет осужденного Давида.

Монсеньор, насколько благотворное действие производят такие кары, когда следуют с быстротою молнии вслед за вызвавшими их преступлениями, настолько противоположное действие они способны произвести на умы, когда спокойствие восстановлено и мысль о преступлении уступила место состраданию к несчастным, сбитым с пути главными преступниками, на которых отныне только и должна обрушиться вся суровость законов. Обращаюсь к вашему превосходительству в ответ на приказания, полученные сегодня от их превосходительств, министров юстиции и полиции, которые служат основанием для строжайших мер в отношении этих несчастных.

Эти приказания, направленные генеральному прокурору и другим представителям власти, могут быть неверно истолкованы для интересов Его Величества, и я считаю крайне необходимым и полезным, служа монарху, дать им верное истолкование, чтобы в дальнейшем кара обрушивалась только на головы главарей и чтобы дурно направляемое усердие, которое часто распаляется, когда опасность уже миновала, не заставляло вообразить, будто справедливому делу можно служить, проливая потоки крови, подтверждая его справедливость ненужной жестокостью, а не добротой и мягкостью.»

Однако генерал не взял на себя смелость отсрочить казнь Давида до получения ответа из Парижа. Последний из осужденных тоже поднялся на эшафот — без сопровождения священника, поскольку он был протестантом.

18 мая пришла новая телеграмма – об аресте Дидье. Официальная газета «Универсальный вестник» преподнесла это событие как величайшую победу, способную изменить судьбу всей страны. 23 мая пленного привезли в Гренобль в цепях, под охраной двух жандармов и военного отряда, следовавшего за каретой. Дидье был измучен, однако улыбался людям, сбежавшимся на него посмотреть. Сначала его доставили к генералу Доннадьё, а потом в тюрьму, где допрашивали около трех часов. Из Парижа специально прислали лейтенанта полиции Эйнара, чтобы допросить Дидье и осмотреть места событий. Суд над Дидье длился два дня: 8 и 9 июня, а 10-го, в четверть двенадцатого, его гильотинировали на площади Гренетт. Как написал один репортер, «Конец этого человека был прекраснее, чем вся его жизнь.»

Генерал Доннадьё получил в награду за свою отвагу и мужество титул виконта и звание командора ордена Святого Людовика.

Тем временем родственники жертв военной расправы решили, что пришло их время требовать наказания за произвол и пролитую кровь невинных. Они подали в Государственный совет жалобу на графа де Монливо и генерала Доннадьё. Префект оправдывался, как мог, генерал выгораживал себя и перекладывая всю ответственность на гражданские власти: якобы полиция сама устроила заговор, а военных запятнали кровью во время его подавления. Родственники жертв обратились в Палату депутатов. Генерал Доннадьё потребовал публичного суда над собой, чтобы смыть с себя позорное клеймо убийцы сограждан. Однако Деказ не был заинтересован в разоблачениях, которые могли прозвучать во время таких слушаний. (Он тоже был избран депутатом, принадлежал к «центру» и имел много врагов среди ультрароялистов.) Лишенный этой трибуны, Доннадье, узнав, что граф де Монливо представил королю записку и ходатайство, составленное адвокатом Реем из Гренобля, напечатал целую брошюру, в которой доказывал, что всё Гренобльское дело было состряпано полицией, вставшей между народом и королевским правосудием и завлекшей невинных людей в смертельную ловушку. На генерала поступил донос, поданный в Госсовет и Палату депутатов. Под этой бумагой, среди прочих, стояла подпись адвоката Рея. Доннадьё подал иск о клевете, и суд принял решение о выплате ему 10 000 франков за моральный ущерб; генерал пожертвовал эти деньги полиции Гренобля. Рея вычеркнули из списков парижских адвокатов, против него начались судебные преследования, и в итоге Палата пэров приговорила его к смерти в 1821 году как заговорщика.

Доннадьё вернулся в Гренобль, но не поладил с новым префектом и генеральным комиссаром полиции Бастаром, которым Деказ, ставший в ноябре 1819 года премьер-министром, поручил проводить на юге свою новую политику умеренности и законности. В результате генерал лишился своего поста дивизионного командира, поехал искать справедливости в Париж, и там полковник Дюшан, которого он когда-то снял с должности, публично дал ему пощечину.

В феврале 1820 года бонапартист Лувель заколол шилом герцога Беррийского; Деказа выставили косвенным виновником этого убийства, и он тотчас подал в отставку. В качестве утешения, король сделал Деказа герцогом и отправил послом в Англию. С этого поста его отозвал новый премьер-министр Виллель в декабре 1821 года, и с тех пор Деказ заседал в Палате пэров, проводя там либеральную политику.

А генерал Доннадьё был избран депутатом, где заседал среди ультрароялистов. За нападки на правительство его вычеркнули из списков генерал-лейтенантов, но он не унимался и в конце концов победил: когда премьер-министром стал Виллель, Доннадье вновь получил под свое командование дивизию, а в 1823 году отправился в составе экспедиционного корпуса в Испанию – восстанавливать власть Бурбонов и подавлять «бунт» сторонников Конституции.