«Следите за тем, чтобы во всех газетах говорилось об испанских делах по образцу Универсального вестника», – предупредил Наполеон министра полиции Фуше в мае 1808 года. Он находился тогда в Байонне, ожидая прибытия испанской королевской четы и инфанта Фернандо, провозгласившего себя королем Фердинандом VII, чтобы отнять власть у Бурбонов и передать испанский трон своему брату Жозефу. (Это был единственный способ обеспечить континентальную блокаду Англии.) «Журналь де л‘Ампир», «Журналь де Пари» и «Журналь де деба» не могли отклоняться ни на йоту от версии, изложенной в государственной газете и тщательно выверенной цензорами.

Информация о войне в Испании поступала из «Бюллетеней Испанских армий», донесений наполеоновских генералов, писем, перехваченных у испанцев и пленных англичан, а также длинных выдержек из английских газет («Стар», «Курьер») с отчетами о дебатах в Палате общин. Если во Франции свободы выражать свое мнение не существовало (архиканцлер Империи Камбасерес, бывший противником войны в Испании, заявлял с трибуны Сената, что она справедлива и необходима – так ему велел Наполеон), то в Англии члены парламента вовсю критиковали ошибки руководства после военных неудач и раскрывали цели властей на Пиренейском полуострове. Редакторы французских газет обычно приводили цитаты из британской прессы в сокращенном или, наоборот, дополненном виде, сопровождая их саркастическими комментариями с поправками, призванными показать, что английские журналисты бессовестно врут и преувеличивают. Читатель же не возьмет на себя труд сравнивать оригинал и список, делать ему больше нечего.

Фильтровать информацию и преподносить ее в нужном свете пришлось практически сразу, поскольку восстание 2 мая в Мадриде, перекинувшееся на несколько других городов (Толедо, Вальядолид, Паленсия) и сурово подавленное, наглядно показало, что в Испании французам не рады. В сельской местности крестьяне формировали партизанские отряды («кучки взбунтовавшихся деревенщин»), началась герилья, которая дорого обойдется французской армии, но пока наполеоновские войска выходили победителями из стычек с «бандитами» (слова «патриот» в прессе тщательно избегали) – в основном благодаря своему численному превосходству. Второго ноября 1808 года «Журналь де Пари» сообщил о том, что генерал Лассаль «разметал в клочья три-четыре тысячи повстанцев, именовавших себя батальоном литтерариос», – вот это уже как-то не стыковалось с концепцией мятежных мужиков, поскольку litterarios – «образованные люди». Через три недели та же газета писала о бумагах, найденных в карманах инсургентов, погибших под Бургосом, с пометкой «роты Брута, товарищи Народа»: эти роты состояли из студентов, тогда как крестьяне предпочитали называть свои отряды в честь святых. Батальон, роты – это уже военная организация, а не буйная толпа. А в Испании имелась еще и регулярная армия.

Среди поражений, которые журналистам приходилось маскировать дольше всего, на первом месте стоит капитуляция при Байлене 22 июля 1808 года. Второго августа в газетах можно было найти расплывчатые замечания о том, что англичане (не испанцы!) где-то одержали какие-то победы. Только 5 сентября «Универсальный вестник» обмолвился, что «сия неожиданная новость придала отваги повстанцам». (Новость заключалась в том, что генерал Кастаньос захватил в плен двадцать тысяч человек, а Жозеф Бонапарт со своими генералами бежал из Мадрида за Эбро.) Но нельзя же говорить о том, что армия императора сложила оружие перед испанцами! Всю ответственность возложили на беспринципного генерала Дюпона, который не проявил ни «гражданского мужества», ни ловкости во время переговоров, а в сражении не было ни победителей, ни побежденных (только Дюпон).

У читателя французских газет складывалось впечатление, что с июня 1808 года испанским королем является Жозеф, провозглашенный монархом в Байонне. Однако свою программу реформ он изложил не столичным жителям, а населению Витории 13 июля. В Миранде-на-Эбро и Бургосе его тепло встречали архиепископ и коррехидор, а вот про реакцию народа – ни слова. До самой осени король то и дело торжественно въезжал в города (порой те же самые) под пушечную пальбу, колокольный звон, фейерверки и молебствия – в Мадриде ему почему-то не сиделось. На самом деле его перемещения по стране зависели от военных успехов французских войск. Между тем, страной продолжали управлять местные власти, которые и возглавили сопротивление непрошеным «освободителям». Сначала их существование замалчивалось. О существовании Верховной Хунты французские газеты упомянули лишь мельком, подчеркнув, что это сборище всякого сброда, а остальные старались дискредитировать их весьма оригинальным образом: кто может противостоять королю? Только кровожадные революционеры! «Севильская Хунта приняла звание Регентского совета, – писал «Журналь де Пари» 29 сентября 1808 года. – Мнимый Регентский совет публикует декреты, словно скопированные с постановлений Комитета общественного спасения Робеспьера и сеющие ужас во всех провинциях. Со своей стороны, повстанцы подкрепляют своею яростью ярость Хунты.» Редакторам оставалось надеяться на забывчивость или неинформированность читателей, ведь в 1794 году Наполеон Бонапарт был арестован как сторонник Робеспьера. Во время Французской революции англичане поддерживали восставшую Вандею, ныне же «Уэлсли [будущий герцог Веллингтон] подкупом и интригами собрал в Кадисе шесть десятков человек, у которых нет ни дома, ни хлеба, ни обязанностей, под помпезным названием Испанские кортесы; демагогические принципы и настоящее якобинство, проповедуемое этими безумцами с момента их объединения, возмутили истинных испанцев», напишет УВ 20 марта 1811 года.

В 1808 году читающую публику еще информировали о намерениях императора, призванного стать «возродителем Испании», и о конкретных шагах, намеченных правительством Жозефа Бонапарта (короля Хосе), однако об осуществлении этих планов не говорилось ни слова (можно догадаться, почему).

Самый легкий способ не отвечать на претензии, предъявляемые к тебе самому, – переключить внимание на коварные планы врага. В газетах писали, что спекулянты-англичане вздумали захватить Португалию, а потом утвердиться в Испании, сделав ее своим сырьевым придатком: “Восстание в Альпухарре на руку англичанам не только для поддержания мятежного духа, но и ради извлечения свинца из шахт в этих горах” (17 июля 1810 г.) Французов же свинец не интересовал, их привлекала шерсть испанских мериносов. Уже 28 ноября 1808 года «Журналь де л‘Ампир» мельком упомянул о том, что в Сантандере «нашли значительный склад шерсти, который перевозят во Францию». Семнадцатого марта 1809-го УВ объявил о грядущей распродаже в Байонне 2500 тюков шерсти разного сорта, а позже отвел целую страницу под информацию об этих сортах. В 1810 году распродажи были не только в Байонне, но и в Париже, в Консерватории искусств и ремесел (14 марта). Разумеется, нигде не было сказано, что эта шерсть, якобы конфискованная у повстанцев, не полностью передавалась для продажи с аукциона, а огромные стада овец какой-нибудь генерал мог перегнать на собственные земли во Францию.

Испанцы представали на страницах французских газет заносчивыми лентяями, невеждами, оболваненными Инквизицией и трусами, жестокими к слабым. (Надо признать, что раненых и отставших от полка французских солдат в испанских поселках ждала страшная участь, тогда как захваченных в плен повстанцев «всего лишь» расстреливали.) Правда, до поражения при Байлене, когда Наполеон еще заигрывал с местной элитой, пытаясь привлечь ее на свою сторону, в этот национальный портрет вносили некоторые нюансы. Впрочем, к испанской регулярной армии это не относилось: «Не умаляя храбрости наших солдат, надо сказать правду: худших войск, чем испанские, не существует; они могут, как арабы, отбиваться, укрывшись в домах, но они напрочь лишены дисциплины, знания маневров, они не способны сопротивляться на поле битвы. Даже горы представляют собой лишь слабую защиту для них. Но благодаря могуществу Инквизиции, влиянию монахов и их способности владеть пером и говорить на всех языках, на большей части Испании всё еще верят в то, что Блейк победил, что французская армия уничтожена, а императорская гвардия захвачена», писал УВ 4 декабря 1808 года. В самом деле, в этот самый день Мадрид (снова) сдался Наполеону, который своим декретом упразднил Инквизицию и закрыл треть монастырей; Хосе Блейк не победил, но и не был разгромлен; более того, Талейран и Фуше распространяли в Париже слухи о том, что Наполеон погиб в Испании и даже послали гонца к Мюрату, предлагая ему стать императором… Поэтому 18 декабря «Журналь де Пари» с облегчением сообщал о «достоверной (!) счастливой новости», которой префект порадовал жителей Бордо, собравшихся вечером в театре: «30 ноября неприятель был выбит со своих позиций; он потерял всю свою артиллерию и зарядные ящики и был обращен в полное бегство; его пехота захвачена в плен, перебита или рассеяна». (Речь идет о самоубийственной, но результативной атаке польских шеволежеров на перевале Сомосьерра.) Император вступил в Буитраго «2 декабря, в годовщину своей коронации. Эти новости были услышаны вчера, во время спектакля, с великой радостью, зал неоднократно прокричал: Да здравствует император!» Очень своевременная новость, ведь в сентябре в Бордо были беспорядки: солдаты отказывались идти воевать в Испанию, пока им не заплатят жалованье, а обыватели протестовали против воинской повинности.

Опасения солдат поневоле можно понять, ведь им предстояло сражаться и с британскими солдатами, которые, по версии французской печати, грабили дома, церкви и монастыри, дурно обращались с обывателями, казнили французских пленных и «проливали кровь испанцев, питая ею английскую монополию». Много позже, когда начнут выходить мемуары участников этих событий, в них появятся упоминания о великодушии, проявленном англичанами. Конечно, плавучие тюрьмы у берегов Кадиса, где французы, плененные при Байлене, находились в ужасающих условиях, оставили несмываемое черное пятно на отношении к британцам, однако французские пленные, содержавшиеся в самой Англии, даже женились на англичанках.

Разделяй и властвуй. Французских читателей убеждали в том, что романские народы всегда договорятся между собой, а вот у англичан с испанцами этого не получится: «Различия в языке, нравах и религии немало способствовали такому настроению умов» (УВ, 8 января 1809 года). Тем не менее, общность происхождения и господствующей религии пока не позволяли двум «братским народам» найти общий язык. Второго марта 1809 года УВ посвятил целых восемь страниц осаде Сарагосы, перечисляя, час за часом, атаки Императорского инженерного корпуса. Это можно назвать даже кратким изложением событий, поскольку (вторая) осада Сарагосы длилась несколько месяцев, разрушенный город капитулировал 21 февраля, тогда как маршал Ланн 26 января писал императору, что возьмет Сарагосу через два дня. Саперы сыграли столь важную роль, потому что захватить очередной дом было можно, только взорвав его, и то еще снизу, из подвалов, раздавались выстрелы. Особенно упорное сопротивление оказывали монастыри; монахи и священники сражались как храбрые воины, вдохновляя своим примером свою паству. Но это всё, конечно, фанатики; истинные сыны Церкви не могут противиться счастью, к которому их гонят железной рукой. Поэтому 14 марта УВ печатал отрывки из речи, произнесенной викарным епископом Сарагосы Мигелем де Сантандером – «старцем почтенного возраста и добродетелей», который призвал священников «не вмешиваться в государственные дела» и провозгласил культ «Великого Наполеона» – «человека, словно посланного Господом на землю во исполнение повелений Провидения».

Об административных задачах маршалов и генералов, которые должны были управлять покоренными ими территориями, в газетах практически не упоминалось (или хорошо, или ничего). Исключение было сделано для Сюше, который, после ужасной осады Сарагосы, сопровождавшейся боями за каждый дом, очищал город от трупов и воскрешал в нем обычную жизнь с соблюдением «прав собственности, религии и местных обычаев». Восьмого ноября 1809 года УВ сообщал о том, что генерал даже лично присутствует на корриде, приказав возобновить эти традиционные представления. В Париже в том же году представляли водевиль «Прекрасная испанка, или Торжественное вступление французов в Мадрид» – еще одна форма пропаганды.

Король Хосе тоже ходил в театр на комедии, но только на пьесы Кальдерона (его брат, как известно, смотрел только трагедии). Из Бонапарта лепили просвещенного монарха XVIII века – заботливого к своим подданным, милосердного, радеющего о своей стране. Жозеф разрешил монахам из орденов, упраздненных Наполеоном, вернуться в свои монастыри, учредил Королевский и военный орден Испании, открыл в Мадриде Ботанический сад «в присутствии огромной толпы», посетил городскую больницу… «Испания станет непобедимой, независимой в тот самый день, когда кастильцы, арагонцы, баски, каталанцы, забыв о былых раздорах и прозвищах, назовут себя испанцами», – этот отрывок из королевской речи УВ опубликовал 19 мая 1809 года. Король проводил «спасительные реформы» для развития земледелия на берегах Тахо, отменил внутренние таможни и сбор Святого Яго, отменил казнь через повешение, заменив ее удушением. Мадридское общество друзей Испании возобновило свою работу; в Сарагосе торжественно отметили праздник Богородицы Пилар; в Толедо заботились о сохранении исторических памятников, а снос монастырей в Мадриде проводился с благой целью благоустройства города и расширения улиц, ведущих к королевскому дворцу; цензура применялась только к книгам, оскорбительным для государственной религии, непристойным или содержащим «нечестивые или распутные высказывания».

Несмотря на все эти благодеяния, герилья продолжалась, и скрывать ее масштабы становилось уже невозможно. Хотя партизанские отряды, якобы насчитывавшие не больше ста человек каждый, «состояли из воров, негодяев, ранее судимых, позже прошедших подготовку в отрядах контрабандистов, которым Хунта раздавала чины и почести», король Хосе почему-то не счел для себя неуместным лично отправиться в погоню за «бандой Венегаса» вместе с маршалом и двумя генералами, о чем коротко упомянул УВ 9 июля. Но повсеместному сопротивлению быстро нашли объяснение: «полевые командиры» (cabecillas) запугивают крестьян, принуждая вступать в свои отряды. Генерал Бонне, боровшийся с герильерос в окрестностях Сантандера, поделился с газетой своими наблюдениями: «Эти бандиты отнимают всё: деньги, съестные припасы, страда – у их владельцев, даже у кюре и самых бедных обывателей. Тех, кто пытается им сопротивляться или придерживается противоположной партии, они безжалостно убивают.» Впрочем, во главе «бандолерос» стояли кюре Тапиа, «известный своими зверствами в землях Вальядолида и Паленсии», «доминиканец из Астурии, облачившийся в мундир капитана», и «аббат из той же епархии, назначенный подполковником» (УВ, 21 июля 1809 г.)

В 1810 году французы сами стали формировать в Каталонии мобильные отряды по примеру герильерос, из соматенов (набатного ополчения) и «микелетов» (наемников), о чем не преминул сообщить УВ, поскольку это означало переход испанцев на сторону французов. Тем не менее, осажденная Таррагона упорно сопротивлялась, графу Сюше удалось ее взять только спустя два месяца, погибло 4000 человек (подробный рассказ Сюше УВ напечатал 9 июля 1811 года).

Опытные газетчики знают, что читатель сначала набрасывается на рассказы о всяких ужасах, но со временем устает от них, поэтому в противовес описаниям кровопролитных сражений, грабежей и зверств в прессе публиковали отчеты о празднествах и увеселениях. В конце апреля 1811 года генерал Себастиани устроил в Гренаде праздник с фейерверком, корридами, пирами и балами, ради которых «дамы, одетые с французскими элегантностью и изысканностью, использовали только французские и испанские ткани, поскольку не было видно ни одного наряда, прибывшего из Англии или колоний» (УВ, 3 июня 1811 г.) Карнавал 1812 года в Мадриде прошел блестяще: «возобновились маскарады, исчезнувшие 40 лет назад». В июне того же года в Жироне «танцевали болеро, фанданго, и юные особы, столь же миловидные, сколь элегантные, демонстрировали свою грацию и гибкость, исполняя национальные танцы» («Журналь де л‘Ампир», 26 июня 1812 г.) Через несколько дней после этой заметки УВ сообщил о нападении французов на главаря бандитов Мину (Франсиско Эспос и Мина), «прославившегося грабежом и жестокостью». Этот «бандит» доставил немало хлопот генералу Клозелю в Наварре, успешно обороняясь на неприступных высотах, в узких ущельях, где он мог с небольшим отрядом остановить продвижение нескольких французских колонн.

Великая армия тогда уже сражалась в России, и газеты успокаивали читателей тем, что банды разбойников в Испании тают и порой насчитывают не больше четырех-пяти человек (что не соответствовало действительности). Но почему-то за два года банды так и не истаяли окончательно, и 28 сентября 1813 года, когда французы уже сражались в Германии против новой коалиции, читатели, которым еще было дело до Испании, узнали, что «сии банды обогащаются грабежом и добиваются легких успехов, потому что всегда действуют лишь наверняка… Эта внутренняя война становится тем более опасной, что количество герильерос с каждым днем увеличивается за счет дезертиров из регулярных войск, которым раздают провиант лишь после выдачи его англичанам.»

В начале 1814 года англо-испанские войска вступили на французскую территорию, вынудив наполеоновских солдат перейти к обороне, и вот тогда партизанская война сразу приобрела положительную окраску: «С тех пор как началось формирование вольных отрядов, все баски восстали в едином порыве и беспокоят английскую армию со всех сторон, – писал УВ 17 января 1814 года. – Такой вид войны подходит и природе этого края, и характеру деятельных и бесстрашных горцев. Привыкнув ловко обращаться с охотничьими ружьями, они часто убивают неприятельских гонцов и разведчиков.» Война прекратилась в апреле, когда стало известно об отречении Наполеона.

Разумеется, французская пресса не была исключением: информация умалчивалась, искажалась, преподносилась тенденциозно и английскими, и русскими газетами. Но вот интересное замечание, сделанное будущим генералом В.И. Левенштерном в 1809 году, когда русские и французы еще были союзниками, а Наполеон разбил австрийцев при Ваграме. Левенштерн заметил французам, что их бюллетени очень приукрашены и что события, свидетелем которых он был, описаны в них далеко не верно.

«— Это правда, — сказал де Сент-Эньян, – но, если хотите, я скажу вам, какая разница существует между нашими и вашими бюллетенями: мы пишем бюллетени только для парижских зевак и для легковерных людей Европы, но Наполеону мы всегда говорим правду. В ваших же рапортах скрывают правду от монарха, хотя народ догадывается о ней.»